с китайцем — интеллигентным человеком среднего возраста, у которого было двое детей.

Гольдшмит попросил папу и детей показать ему их школу. Те согласились.

Шел урок. Основной инструмент учителя — толстая, длинная линейка, которую учитель не выпускает из рук. На одной ее стороне выделялась надпись черной краской: «Кто не хочет учиться, заслуживает наказания». На другой стороне — красным: «Кто учится, будет мудрым».

Черная надпись уже частично стерлась — учитель эффективно использовал именно эту сторону: за нерадивость или непонимание часто и от души бил учеников линейкой по голым пяткам. Это очень больно. Гостей «педагог» не стеснялся. Гольдшмит хотел возмутиться, но с удивлением заметил, что его знакомый воспринимает происходящее как вполне нормальное явление.

— А что вам не нравится? — улыбнулся китаец. — Как же иначе заставить детей учиться?

Кто знает: может быть, под Харбином, в далекой китайской школе окончательно сформировалось у Корчака понимание того, что дети — это люди и, если мы хотим добиться от воспитания результата, к ним надо относиться по-человечески, а не как к рабам.

Знание раба короткое: оно есть, пока раб видит линейку в руках учителя.

Знание свободного человека длинное: поскольку оно строится на интересе и любви, то остается с человеком навсегда.

Корчак не случайно несколько раз, в разные годы, вспоминал о своей поездке в школу под Харбином. Это поездка оказалась, действительно, важным для него путешествием.

7

Такая вот странная, достаточно нелепая, жутковатая и в большой степени бессмысленная военная жизнь.

Пройдет немало лет, и в одной из своих радиопрограмм «Старый доктор» Корчак воспроизведет рассказ участника войны.

Какой именно войны?

Неважно. Важен тон и отношение. Послушайте.

«Я — вперед, пули — вжик, вжик, потом бах, трах-тарарах, я упал, вокруг газ, я — противогаз, а тут — самолет, бомба, иприт: вррр, бах, бах — справа в двух шагах, слева совсем рядом, и еще третья бомба — прямо под ноги, к счастью, не разорвалась. Я вскочил — опля! — ухватил две вражеские пушки за морду и тащу. И ничего — царапинами отделался»[62].

Чем угодно закрыться от войны — если угодно, то даже иронией. Смехом. Неважно. Лишь бы спрятаться, не принимать близко к сердцу происходящее ужасы.

На Русско-японской удалось. На Первой мировой почти получилось: спрятался в написание книги.

А вот на Второй мировой, которая коснулась близких ему людей, в том числе воспитанников, закрыться, спрятаться, не замечать, не страдать — уже не могло получится.

Но вообще, если вам нужен человек, не просто абсолютно не военный, но совершенно не приспособленный к войне — то это именно Януш Корчак.

Однако воля Господа причудлива — Он дал нашему герою аж три войны.

Результатом первой — Русско-японской — было, пожалуй, окончательное понимание того, что «базар большого мира» не для него. Надо идти к детям — спасать и спасаться.

Результатом второй войны — Первой мировой — стала книга «Как любить ребенка», которую Корчак истово писал в те годы.

Результатом третьей войны — Второй мировой — его подвиг и гибель в Треблинке.

Собственно, война как таковая: завоевание чужих территорий; пленные, помощь раненым — короче говоря, все обязательные атрибуты битв нашего героя не волновали.

Абсолютно мирный человек — педагог — на войне — это трагедия. Корчак каждый раз пытался ее пережить, как умел, как мог.

8

24 марта 1906 года был издан приказ об увольнении всех врачей, призванных в 1905 году.

Первая война случилась для Корчака тыловой и не очень длинной.

Но как любая война, как любое столкновение с человеческими драмами и трагедиями — оставила свой след.

Наш герой ехал в Варшаву, особо не догадываясь, что едет к совершенно новой жизни, в которой, помимо всего прочего, будет еще и слава, уже поджидающая его в польской столице, слава автора книги «Дитя салона».

Гольдшмит почему-то отказался ехать в поезде с офицерами и перешел ночевать в солдатский вагон.

Не буду описывать, что такое солдатский вагон: каковы там запахи и звуки и каково там ехать из Харбина в Варшаву.

Генрик Гольдшмит предпочел солдатский вагон удобству вагона офицерского.

В Варшаве нашего героя встречала мама.

Генрик целовал ее холодные руки и все время повторял: «Мама, это я. Я вернулся, мама».

А мама смотрела на него, толи не понимая до конца, толи не веря в то, что сын вернулся с войны живой и невредимый.

Он вернулся с войны. Его настоящая жизнь еще даже не начиналась.

Он вернулся с войны, чтобы всю жизнь воевать за детское достоинство и уважение к детям.

Он вернулся с войны, чтобы жить. Чтобы проживать ту жизнь, которую он считал подлинной.

Глава восьмая. Две жизни одного человека

1

Итак, молодой человек возвращается с войны, чтобы продолжить свою врачебную карьеру.

Идет работать в ту же детскую больницу Берсонов и Бауманов. Лечебное заведение могло принять более сорока больных, разместив их в семи палатах. Кроме того, имелись: операционная, лаборатория и амбулатория.

Чтобы понять атмосферу и вообще жизнь больнички, в которой работал наш герой, — одна цитата из его воспоминаний. Читать без содрогания трудно. Поразительно, что это не исключительный случай описывается, а вполне себе бытовая ситуация.

«Больничка. Я вспоминаю зиму, холод, подъезжающую пролетку. Руки бережно держат большой сверток с больным ребенком внутри. Звенит колокольчик, призывая доктора. Я спускаюсь. Одно одеяло принадлежит семье, второе соседке, а иногда и третье — еще одной соседке. Одежонка, фланелевое бельишко, платки — сверток смрадной инфекции. И, наконец, больной. Скарлатина. В инфекционных палатах больше мест нет. Бесполезные мольбы. Смилуйтесь. На полу, в коридоре — где угодно. Доктор, я вам дам рубль. Иногда ультиматум. Я положу девочку здесь. Вам придется ее взять. Иногда — проклятие»[63].

Вот она где — настоящая война. Не на сопках Манчжурии, но здесь — в больничке города Варшавы. Это война за жизнь маленьких обездоленных детей. Война, в которой доктор часто оказывался бессилен спасти ребенка.

Дети болели всеми на свете болезнями. И Гольдшмит лечил все на свете болезни. Он мог целый день не выходить из больницы, чтобы вечером отправиться не домой, а по вызову к тяжелобольному ребенку.

Тяжело? Да.

Но… A la guerre come a la guerre… На войне как на войне — как говорится.

Тяжелая карьера врача… Такая же, как у десятков других честных докторов, которые выходят на сражения с болезнями, чтобы спасти от них своих пациентов.

Надо заметить, что врачебная карьера развивалась. Генрик Гольдшмит становился все более знаменит. Поляки и русские крайне редко идут к врачам-евреям, а тут — приходили,