Впрочем, слово «жизнь» казалось Кэдбери не слишком подходящим. Как и его противоположность, «смерть», оно подразумевало бинарную систему, в которой вещи, не находящиеся в группе «А», должны были находиться в группе «Б». Но воскресшие мертвецы представляли собой аномалию. У них была какая-то фракция, самая малость из всей той феерии мыслей и чувств, индивидуальности и сознания, которую можно было назвать жизнью. Разум этих зомби должен был закрыться наглухо – вместо этого в нем образовалась трещина, словно приоткрытая дверь в детскую комнату ночью, когда ребенок еще не привык к темноте.

У следующего образца Кэдбери не стал отделять голову. Ему нужен был труп поменьше и поспокойней, и он отыскал такой после двух часов разъездов. Это была женщина хрупкого телосложения. Она стала оживать, когда Кэдбери ее связывал, что его слегка встревожило, но не представляло смертельной опасности. Он удержал ее, придавливая коленом грудь, пока связывал руки, а затем обернул вокруг ее головы проволочную сетку. Несмотря на все предосторожности, ей удалось его укусить, но поскольку на Кэдбери были толстые садовые перчатки, укус не смог причинить ему вреда.

Привязав женщину к стулу в своем подвале, он измерил электрическую активность ее мозга, используя для этого приспособление своего собственного производства – энцефалометр, и обнаружил, что большая часть функций мозга отсутствует. Вместо насыщенных трехмерных отливов и приливов электрических зарядов, бесконечно изменчивого гобелена нейронной активности, осталась одна лишь зацикленная пульсация. Бесконечно повторяющийся мощный импульс, словно рассылаемые пульсарами радиосигналы.

Кэдбери вспомнил старую пословицу: лиса знает много хитростей, а еж одну – зато самую главную. Восставшие мертвецы не умели хитрить. Также они не блистали разносторонними талантами. Обширная панорама человеческих реакций свелась в них к одному импульсу, одному типу поведения. Это был усеченный, утилитарный вариант воскрешения. Но можно ли было его каким-то образом повторить? Может ли человек выбрать такое состояние по собственной воле и контролировать степень погружения в него? Он подумал о Лоррейн, каково ей там – пробудиться в земле, в полном одиночестве. И о своей собственной жизни – на открытом воздухе, но в не меньшем заточении. Он ощущал, как невыносима эта ситуация. Он должен пойти к ней. Но нет никакого смысла в том, чтобы обнять ее снова, если для нее он будет всего лишь куском теплого мяса.

После пяти трупов Кэдбери перенес исследования с посторонних объектов на себя самого. Он сделал приспособление, которое представляло собой пластиковое ведро с краями, покрытыми латексом так, что он закрывал большую часть отверстия. Он мог засунуть голову внутрь ведра, а потом закрыть его с помощью регулируемого металлического воротника, к которому крепились плотно прилегающие друг к другу полосы латекса. Затем из ведра можно было выкачать кислород, используя для этого фильтр Джессома-Симмондса и электрический насос.

Самой сложной частью конструкции был таймер. Кэдбери нужно было настроить его предельно тщательно, но при этом так, чтобы он мог пользоваться им не видя экрана с цифрами (поскольку его голова в это время будет находиться в ведре). Он выучил азы азбуки Брайля, и нанес на таймере отметки, тщательно разместив на нем точки из затвердевшей смолы.

В последовавшие два дня он подверг себя ста двадцати восьми смертельно рискованным опытам. Каждый был уникален, неуловимо отличаясь от предыдущего из-за изменения процента откачиваемого из ведра кислорода и длительности последующего удушения. Его голова начала пульсировать уже после дюжины подобных саморазрушающих испытаний, но он не дрогнул. Он продолжал вести записи – вначале в своей обычной скрупулезной манере, но затем все более путаные и корявые. Вопрос чистописания сейчас занимал его меньше всего. После того как кровеносные сосуды в его глазах начали лопаться, ему было все сложнее видеть, что он пишет, но он стоически напоминал себе, что нельзя приготовить омлет, не разбив яиц. И в этом сценарии яйцом был он сам. Кэдбери разрушал себя снова и снова, прокладывая путь в этом направлении предельно тщательно. Энцефалометр стал его картой, его Священным Писанием. Он, щурясь, вглядывался в его бесконечные распечатки, закинув голову назад почти горизонтально, под углом, который был оптимален для остатков его ухудшающегося зрения.

Наконец он решил, что искомая разделительная линия проходит после трех минут и пятнадцати секунд при восьмипроцентном кислородном голодании. Показания энцефалометра показывали постепенное упрощение нейронной активности после двух минут сорока секунд. Он осмелился продержаться не дольше трех минут и пяти секунд, и вернулся обратно – но лишь раз.

И действительно, он почувствовал изменения. Прошлое, настоящее и будущее, истинное и поддельное, чувства и вера – вся полнота его мозговой активности оказалась подменена одним ревущим чувством голода.

Но он все еще оставался самим собой.

Рев был похож на шум, сквозь который можно было слышать. Он напоминал вспышку чрезвычайно насыщенного красного цвета, сквозь который можно было видеть. И думать. И – быть.

Значит, еще десять секунд потребуется, чтобы переступить через лезвие ножа – но не более.

В лаборатории был фургон с переносным генератором. Кэдбери отважился на вылазку и реквизировал его. Он увидел, что Тикер смотрит на него сквозь одно из окон верхнего этажа. Вид у него был так себе. Он начал отчаянно махать рукой Кэдбери и пытаться открыть окно, чтобы докричаться до него. Но когда это ему наконец удалось, Кэдбери уже залез внутрь фургона и уехал прочь. Ему нечего было сказать Тикеру, и совсем не интересовало, что тот хочет поведать.

Генератор был заряжен не полностью, но имеющегося заряда вполне хватало для его целей. Кэдбери загрузил в фургон свое удушающее приспособление, а также лопату, отвертку, лом и двуствольное ружье. Он надеялся, что до использования последних двух дело не дойдет, но лучше было хорошенько подготовиться.

Затем он поехал на кладбище. Сразу за входными воротами была парковка, но он не стал там останавливаться, направив фургон по цементному покрытию дальше, в глубь кладбища. Маневрировать здесь было сложно, дорога была узкой, но для осуществления его замысла требовалось, чтобы генератор находился под рукой.

Дополнительную опасность представляли собой «шатуны». По какой-то причине их тут было особенно много, они даже не двигались с места, когда фургон на них наезжал. Кэдбери чувствовал, как их тела трещат под колесами, как, вздымаясь и опускаясь, проезжает по ним фургон.

Наконец, фургон остановился прямо у знакомого надгробия. Он прочитал: «Лоррейн Маргарет Кэдбери». Под надписью стояли две даты и табличка с надписью: «Она всего лишь спит». Всем сердцем он надеялся, то это неправда. Что Лоррейн проснулась и ждет его.

Кэдбери открыл дверь и вышел наружу. В то же мгновение все «шатуны» в окрестностях повернулись и двинулись к нему. Он уложил их столько, сколько смог. Чтобы избавиться от них, нужно было попасть в голову, а это оказалось довольно трудно. Не дожидаясь, когда их авангард приблизится настолько, чтобы стать угрозой, он запрыгнул в фургон и переехал на другое место, на сотню ярдов дальше.