И тогда поведение меняется к лучшему. Родители, сосредоточенные на любви к детям, день ото дня возят их на занятия, встают к ним среди ночи, когда те больны, бросают все дела, когда детям нужна помощь. Любящий человек рад жертвовать и приносить свою жизнь в дар. Человек, движимый такими чувствами, чуть меньше склонен к греху.

Ида своим примером показала, что можно быть одновременно строгой и доброй, сдержанной и любящей, видеть грех и в то же время возможность прощения, доброты и милосердия. Десятки лет спустя, когда Дуайт Эйзенхауэр приносил президентскую клятву, Ида попросила его раскрыть Библию на стихе из седьмой главы второй книги Паралипоменон: «…и смирится народ Мой, который именуется именем Моим, и будут молиться, и взыщут лица Моего, и обратятся от худых путей своих, то Я услышу с неба и прощу грехи их и исцелю землю их». Самое верное средство борьбы с грехом — жить в доброте и любви и точно так же, с добротой и любовью, выполнять свою работу, почетна она или проста. Как говорят, Богу важно не просто «что», а «как».

Дуайт, по-видимому, принадлежал к категории людей, которые считают, что религия полезна для общества, но сами при этом не религиозны. Ничто не свидетельствует о том, что он ясно ощущал милость Божью или размышлял об искуплении в богословском понимании. Но он унаследовал от матери и красноречие, и ощущение, что свою природу нужно постоянно подавлять и покорять. Он лишь придерживался этих взглядов в светской форме.

Дуайт с детства был бунтарем. Соседи в Абилине запомнили его как на редкость драчливого мальчишку. В военной академии Вест-Пойнт он спорил с преподавателями, нарушал правила и буянил. В его обширном списке проступков были азартные игры, курение, дерзкое поведение. Из 164 выпускников он занимал 125-е место по поведению. Однажды его разжаловали из сержантов в рядовые за то, что он слишком вольно танцевал на балу. Кроме того, на протяжении всей военной и политической карьеры он страдал от своей вспыльчивости, свидетелями которой его родители впервые стали в тот Хеллоуин. В армии его подчиненные научились подмечать признаки надвигающейся бури — например, определенное выражение лица, за которым неизбежно следовали вспышки гнева с нецензурной руганью. «Раздражительный мистер Взрыв» — так его окрестил один из журналистов времен Второй мировой. Эйзенхауэр вскипал за мгновения, гнев всегда пылал в нем у самой поверхности. «Все равно что заглядывать в доменную печь», — вспоминал один из его ассистентов Брайс Харлоу. Наблюдавший Эйзенхауэра еще со времен войны врач Говард Снайдер замечал, что перед вспышкой ярости у того «по бокам выступали закрученные, как канаты, височные артерии». «Подчиненных Айка поражал его гнев», — писал биограф Эйзенхауэра Эван Томас. Секретарь Эйзенхауэра Том Стивенс подметил, что в дурном настроении президент часто одевался в коричневое. Завидев его из окна, Стивенс спешил предупредить персонал: «Коричневый костюм идет!»

Дуайт был еще более противоречивым, чем многие из наших современников. Он знал толк в казарменных ругательствах, но практически никогда не позволял себе грубо выражаться при женщинах. Более того, отворачивался, если кто-то в его присутствии рассказывал непристойный анекдот. В Вест-Пойнте его отчитывали за постоянное курение в коридоре; к концу войны он выкуривал по четыре пачки в день. А потом взял и в один день бросил: «Я себе так приказал». «Свобода, — говорил он в обращении к народу в 1957 году, уже будучи президентом, — определяется возможностью для самодисциплины».

Внутренние распри отражались на его физическом состоянии. К концу Второй мировой войны Дуайт Эйзенхауэр страдал от целого набора недугов: от инфекций горла, судорог, повышенного кровяного давления и бессонницы. Но способность к самоконтролю — ее можно назвать благородным ханжеством — была удивительно развита. Эйзенхауэр от природы плохо умел скрывать свои чувства, все отражалось у него на лице. Но день ото дня он все чаще надевал маску и прятался за уверенной фамильярностью и простой, крестьянской речью. Он прославился жизнерадостным, озорным характером. Эван Томас писал, что Эйзенхауэр говорил внуку Дэвиду: улыбаться его «научила не какая-нибудь оптимистичная и добродушная философия, а нокдаун от тренера по боксу в Вест-Пойнте. “Если ты не можешь улыбнуться, когда встаешь после нокдауна, — говорил тренер, — ты никогда не пробьешь противника”». Он считал, что необходимо открыто демонстрировать уверенность, чтобы руководить армией и побеждать в войне:

Дуайт придумывал хитрости, чтобы избавиться от своих истинных чувств. Например, в дневнике он составлял списки людей, которые его чем-то задели, или записывал на листе бумаги имя человека, обидевшего его, а потом комкал и кидал в мусорную корзину, — так он давал выход своей ярости. Когда он испытывал прилив ненависти, то не позволял тому овладеть собой. «Гнев не может победить. Он даже не способен мыслить ясно», — писал он в дневнике. Эйзенхауэр не был искренним человеком. Он был исполнен страстей, но жил, как и его мать, в системе искусственных ограничений.

Ида отправила Дуайта из Абилина в Вест-Пойнт 8 июня 1911 года. Она оставалась страстной пацифисткой, убежденной противницей военной службы, но сыну сказала: «Это твой выбор». Она проводила его на поезд, вернулась домой и заперлась у себя в комнате. Остальные сыновья слышали, как она рыдает. Брат Дуайта Мильтон позже вспоминал, что это был первый раз, когда они слышали, как мать плачет.

Дуайт закончил учебу в Вест-Пойнте в 1915 году, так что начало его карьеры прошло в тени Первой мировой войны. Он готовился поехать на фронт, но ему так и не довелось участвовать в величайшей войне, которая должна была стать последней в истории, как тогда верили. Дуайт даже не покидал США. В эти годы он обучал солдат, работал футбольным тренером и занимался логистикой. Он всеми правдами и неправдами добивался отправки на фронт, и в октябре 1918 года, в возрасте 28 лет, наконец получил командировку. Он должен был отплыть во Францию в ноябре 1918-го. Но война, как известно, закончилась 11 ноября. Для Эйзенхауэра это был тяжелый удар. «Полагаю, мы до конца жизни будем оправдываться, почему не участвовали в этой войне, — сетовал он в письме к сослуживцу, а потом дал необычно страстное обещание: — Клянусь Богом, чтобы это искупить, с этого дня я заставлю себя замечать».

Клятва исполнилась не сразу. Эйзенхауэра повысили до подполковника в 1918 году, в преддверии грядущей отправки на фронт. Следующее звание он получил лишь через 20 лет, в 1938-м. В армии был переизбыток офицеров, получивших повышение во время войны, и оставалось не так много возможностей для продвижения по службе. Численность вооруженных сил сокращалась, и армия теряла значимость в американской жизни. Карьера Дуайта застопорилась, в то время как его братья добивались успеха на гражданской службе. К 40 годам он явно был наименее успешным из всех. Он достиг среднего возраста, и никто не ждал от него больших свершений. Первую генеральскую звездочку Дуайт получил только в 51 год.