Внезапно парочка прекращает обниматься. Женщина распахивает дверцу со своей стороны, и внутри становится светло. По-моему, я ее знаю. У нее хорошо запоминающиеся рыжие волосы, непослушно торчащие в стороны как ржавые пружины. Вот черт! Это же врач, она лечила Сэма, когда тот только родился! Каждый год меня таскали на его ежегодные осмотры, пока ему не исполнилось лет пять. Разумеется, папу я узнала сразу.

— О Боже, — бормочет Дэн. — Ты уверена?

— Ну конечно, уверена.

— Может, ты ошиблась? Может, он просто подвозил ее?..

— Подвозил? А мне-то показалось, что она скорее была на вершине блаженства.

— Может, это просто невинный…

— Слушай, я не могла не так понять, или выдумать, или что-то в этом роде, ясно? — огрызаюсь я. — В сущности, мой папочка залез языком едва не в горло другой женщине, и это было не искусственное дыхание, понятно?

— Теперь ты расскажешь маме?

Наблюдаю, как моя мать с трудом взбирается по ступенькам на сцену, волоча идиотскую бронзовую статую Этны. Вообще-то она терпеть не может подобные мероприятия, но ради Этны готова на все. Как ни странно, эта толстозадая лесби имеет над мамой определенную власть… О да. Просто невероятно. Мама пойдет ради нее хоть на преступление.

— Конечно, я ничего не скажу ей, — огрызаюсь я. — Хочешь, чтобы у нее опять поехала крыша и она попыталась перерезать себе вены люфой?

— Тогда что ты намерена делать?

А мне почем знать? Я совсем сбита с толку! Ну, то есть я должна бы быть в бешенстве на отца — и, в общем, так оно и есть, — но в то же время я не могу во всем его винить. Ведь мама такая скучная. Она никогда ничего не хочет, просто забивается куда-нибудь и сидит — плачет или жалеет себя. Ну да, еще иногда с маниакальной страстью бросается в пучину живописи или развивает другую бурную деятельность, будто жить ей осталось от силы две недели, а в итоге ничего не делает со своими работами. Никто их не видит. Этна говорит, если бы мама захотела, она бы, как его… котировалась в мире изобразительного искусства, а она только и делает, что опять впадает в депрессию, становится беспомощной и жалкой. Я знаю, что она больна, но разве нельзя хоть чуточку постараться?

Если отец уйдет, она одна не справится. А следует отсюда вот что: как раз мне-то и придется остаться рядом и не спускать с нее глаз.

На сцене миссис Бьюкенен указывает на статую.

— Работа Этны Бромтон, — с деланным энтузиазмом провозглашает она. — Несомненно, найдутся желающие ее приобрести! Так, там, в самом конце? Давайте же, леди и джентльмены, вы жертвуете на благие цели. Итак, кто первый? Начальная цена — тысяча фунтов!

— Хорошо, если за нее дадут хотя бы пятерку, — шепчет Дэн.

— Да плевать. — Я принимаюсь чистить ботинки о траву. — Идиотский аукцион. Я пришла, только чтобы она от меня отвязалась.

Миссис Бьюкенен, похоже, уже отчаялась.

— Ладно, тогда пятьсот фунтов.

— Пойдем, Дэн. Здесь так отстойно! Я вообще не пойму, зачем ты решил прийти. Давай-ка выбираться отсюда, — умоляю я.

— Нельзя. Я обещал твоему отцу подвезти маму до дома.

— А, ну да. «Подвозить» он и сам мастер.

— Люди, проснитесь! Это же Этна Бромтон! Вы хоть представляете, сколько за ее скульптуры дают на открытом рынке? Двухлетняя очередь на уцененные работы!

У меня за спиной две одноклассницы принимаются давиться от смеха.

— Здорово, мам, — бормочу я себе под нос, закрывая глаза. — Просто супер. Нашла время, чтобы высунуться из своей раковины.

— Кейт… — бормочет Дэн.

И в этот самый миг мама скидывает с себя всю одежду и на глазах у всего класса, всех учителей и моего парня стремглав несется через поле, размахивая руками.

Сорвав с себя пальто, Дэн бросается вдогонку. Я даже не пытаюсь последовать за ним. Глядя прямо перед собой и не проронив ни слезинки, проталкиваюсь к выходу через возбужденную, гудящую толпу.

Никогда не прощу ей этого. Никогда, никогда, никогда.

От стыда и унижения мне хочется умереть, но я не доставлю ей этого удовольствия. И как она могла так со мной поступить? Как я теперь посмотрю в глаза одноклассницам? Слава Богу, сейчас пасхальные каникулы — можно закрыться в своей комнате с Каннелем и не высовывать нос. Не хочу никого видеть, даже Дэна. Ненавижу ее. Она разрушила всю мою жизнь. Единственный плюс — это что я похудела на целых шесть фунтов, но раз я решила до конца дней своих отгородиться от мира, потеря веса меня не радует.

Сколько себя помню, мне приходилось снисходительно относиться к матери. Она больна. Она сама не понимает, что делает. Когда она целый день сидит, глядя в окно, или даже не удосуживается одеться, папа объясняет: «Все дело в таблетках. Она не виновата».

Ему-то удается спасаться в офисе. Ему не приходится, вернувшись домой, браться за тряпку, потому что мать на восемь часов оставила включенной воду на кухне. Не он перекрашивал мою комнату, после того как маму вдруг осенило, что она должна быть оранжевой. Не он три месяца копил карманные деньги на сумку журналиста от «Биллингтон» только для того, чтобы потом полюбоваться, как мать отдаст ее «Армии спасения» в один из своих маниакальных припадков.

И в Тот Самый День вовсе не он обнаружил ее по возвращении домой.

Интересно, какая она — его подружка? Она всегда производила приятное впечатление, но ведь раньше я была не в курсе, что она трахается с папой. Как она может крутить с ним роман, зная, что у него дети? Неужели ей все равно?

Что, если он уйдет от нас к ней? У них будет ребенок, совершенно чужая новая семья, и он нас забудет? Мама сразу сломается. Или хуже того. Если бы его подружка знала, как он нам нужен, она бы наверняка оставила его в покое и присмотрела себе другого мужчину. Ведь она детский врач. Не может же она быть такой стервой!

Существует только один способ все прояснить.

Ее не трудно найти. Работает в той же больнице, хотя и сменила кабинет. Меньше часа езды от дома — от двери до двери. Удобно папа устроился.

Да, смелости ей не занимать. Она даже не выказывает удивления, когда я возникаю у двери ее кабинета.

— Кэтлин, если не ошибаюсь? — говорит она.

— Кейт.

— Кейт. — Она кивает. — Тебе лучше зайти.

Вхожу вслед за доктором Эллой Шлюшкой-Стюарт в светлый узкий кабинет, похожий на папин новый офис, только без умопомрачительного вида из окна. Стильный стол со стеклянной столешницей завален кипами документов и бланков, придавленных сверху кофейными кружками и книгами. В центре стола стоят под углом друг к другу, словно забытая открытая книга, два плоских компьютерных экрана. Вдоль стен — полки, заставленные толстенными, скучными на вид книгами в кожаных переплетах.

И нигде ни одной фотографии.