Открываю дверцу пикапа, потом тянусь назад за коробкой с прахом Джексона. Купер даже не пытается за мной последовать.

— Ты что, не пойдешь? — поражаюсь я. Он стоит, уставившись в пустоту.

И вдруг, неожиданно, становится очень похож на брата — тот же упрямый изгиб губ, сердито выдающийся, словно для самозащиты, подбородок. Начинаю понимать: если бы жизненный путь Джексона не был смягчен стараниями заботливого старшего брата, он мог бы стать как раз таким: уставшим, циничным, замкнутым. Интересно, как выглядела бы улыбка на лице Купера?

Оставляю его дымить в грузовике и, прикрыв глаза от солнца рукой, смотрю вверх на тропинку, по которой мне предстоит подняться. О, Джексон! Обязательно было выбирать крутую скалу высотой четыреста футов?

— Если я откинусь на этом Богом забытом острове, — беспечно заговорил он как-то за завтраком в промозглое воскресное утро, вскоре после того как мы переехали в Лондон, — даже не вздумай похоронить меня на какой-нибудь из ваших мрачных свалок для костей. Я хочу, чтобы ты поехала на мою родину и развеяла мой прах с Чимни-Рок.

— С Чимни чего?

Он запустил свою ложку в мое блюдце с мороженым и улыбнулся, когда я шлепнула его по руке — дескать, брысь.

— Чимни-Рок. Это такая скала, очертаниями напоминающая дымоход…

— Если ты будешь продолжать в том же духе, я спущу твой прах в унитаз.

— Мне нравится, как ты произносишь слова. Звучит на сто процентов по-британски! Никакого рычания. А еще красные автобусы, «Мармайт»[16]и…

— Ты рассуждаешь как глупый турист.

— А я и есть глупый турист. Чимни-Рок, английская ты невежда, находится в Северной Каролине, на краю Смоуки-Маунтинс, входящих в Голубой хребет[17]; это самый чудесный уголок природы на сотворенной Господом земле. С его вершины в ясную погоду видно на пару сотен миль вокруг. Меня удивляет, что ты не побывала там и не взглянула собственными глазами, когда училась в Дьюке.

— Боюсь высоты, — созналась я. — Всю жизнь даже близко к горам старалась не подходить. От узких поворотов и крутых спусков у меня голова кружится.

А теперь вот стою здесь, глядя на вздымающуюся надо мной стену из камня, и ощущаю, как подкатывает тошнота. Слава Богу, не надо напяливать на себя специальное снаряжение и обвязываться веревкой: в скале вырублена витая лестница. И все-таки в ней четыреста футов. Не успеваю я добраться до первой площадки, как начинается приступ головокружения.

О Боже! Не уверена, что способна на это.

Сосредоточиться. Вперед, шаг за шагом. Не смотреть вверх — и все получится. Если ступени держат вес среднестатистического американца, то и меня выдержат.

Судорожно цепляясь за перила, взбираюсь целых двадцать минут и, наконец, выползаю на вершину; мне становится чуть лучше. Все оказалось не так ужасно. И край отгорожен прочной каменной стеной, а не каким-нибудь хлипким парапетом…

Черт. Черт, черт! Это вовсе не вершина. Нужно пройти еще кучу ступенек и — о Господи! — дощатый мост а-ля «Индиана Джонс»! Ты, должно быть, издеваешься надо мной.

Без сил опускаюсь на скамейку. О, Джексон, ты смеешься последним.

Уильям подумал, что я спятила, раз решила проделать этот путь, чтобы развеять по ветру прах Джексона. Бог свидетель, я делала слишком мало для своего мужа, когда он был жив; пожалуй, бессмысленно теперь заморачиваться. Но (рискую показаться эдакой жертвой ток-шоу) мне необходимо некое отпущение. Возможно, если я выполню долг, то начну, наконец, жить дальше.

Устало встаю и взбираюсь по последней лесенке, и вот я перед мостом. Такое ощущение, что он висит над долиной на высоте тысячи футов.

Остается только одно. Когда судьба не покоряется, непокорные идут вслепую.

Перебравшись через мост с закрытыми глазами, я приваливаюсь к скале. И замираю. Ничто не подвигнет меня приблизиться к шаткому поручню. Я стою на узком пятачке размером с собственную кухню на четырехсотфутовой высоте. Вдобавок этот пятачок под наклоном. Я могу просто взять и свалиться.

Начинаю задыхаться. С бешено колотящимся сердцем крепче прижимаю коробку. Покрываюсь липким потом. Не могу пошевелиться.

Кто-то крепко подхватывает меня за локоть.

Купер подводит меня к ограждению. Передо мной лежат Смоуки-Маунтинс. Голубой туман, давший им имя, смягчает и размывает контуры пейзажа. К горизонту змеится серебристая речка. Никогда прежде я не вдыхала такого чистого и свежего воздуха. Джексон был прав — это самый чудесный уголок природы на сотворенной Господом земле.

Вдвоем — я и его брат — мы открываем коробку. Легкий ветерок поднимает прах и рассыпает его дождем.

Купер оборачивается ко мне — его голубые глаза от горя кажутся темно-синими. Когда слезы начинают капать на мою рубашку, я, наконец, осознаю, что и сама плачу.

Он подает руку и переводит меня обратно через мост.

Для первой недели марта вечер выдался необычайно теплым. Я распахиваю витражную дверь, выхожу на балкон. Прохладный легкий ветерок шелестит дубовой листвой, раскачивая гирлянды бородатого мха. На меня надвигается черная беззвездная ночь. Рваные облака скользят по небу, скрывая и снова являя взгляду молодой месяц. Здесь нет ни уличных фонарей, ни неоновых вывесок. Лишь тьма и трепет крыльев.

Облокотившись на балюстраду, потягиваю бурбон на сон грядущий, наслаждаюсь ласковым прикосновением благоухающего ночного воздуха к обнаженной коже. Утром я уеду, вернусь в Лондон — серый во всех значениях этого слова — и закрою дверь в здешний мир навсегда. Впервые в жизни я буду действительно одинока.

Звучит нелепо — в конце концов, Джексон был моим мужем, — но до его смерти я не осознавала, как много места в моей жизни он занимал. Его тихое, подбадривающее присутствие было твердой скалой, на которой я возвела свой карточный домик. Без Джексона этот домик рухнет, рано или поздно.

Можно, конечно, уверить себя, что мое сердце разбито. Но это означало бы добавить к измене еще и ложь. Есть люди, чей уход заставляет почувствовать себя несчастным. Есть люди, чья смерть — конец всего, первородная тьма, спустившаяся на землю; от чьей смерти в голове проносится вопль, похожий на вой потерянных душ. Как ни тяжело мне в том признаться, скорбь по Джексону не достигала подобной глубины.

Глаза свыкаются с темнотой. За лужайкой есть небольшое озерцо; низко над ним пролетает сова. Я не ожидала, что буду так скорбеть по мужу, однако теперь мной владеет страх, а не дикая тоска, как у Купера. Я уже потеряла Джексона; неужели потеряю и Уильяма?

У нас все шло хорошо, наши отношения были великолепно сбалансированы. Нам обоим было что терять; мы понимали друг друга. А теперь вместо равноценного партнера я внезапно превратилась в избитое клише «другая женщина».