«Что ж, недолго музыка играла, – подумала Настя. – А у богатейского-то сынка, похоже, сифилис – сыпь на роже, болячки на губе, глаза гноятся…» Она, конечно, в чужом теле, да кто знает, сколько придется в нем находиться. А когда с Данилкой встретится, что делать? Нет уж, Настя не собиралась гнить заживо. Она снова решила сбежать. Благо под циновкой, в изголовье постели, была припрятана немалая сумма от щедрот господина Сакамото.

– Готовься к встрече со своим первым мужчиной, – подытожила сводня. – А чтоб тебе в голову не пришли дурные мысли… – Она вышла, через тонкую задвижку донесся ее голос: – Минору, Широ! Сюда! Стойте здесь, охраняйте. И чтоб она ни шагу из комнаты не сделала.

– А если в отхожее место попросится? – спросил слуга.

– Провожать до двери, стеречь, потом вести обратно! – отрезала Тоши.

«С двумя охранниками не справиться», – загрустила Настя. Оставалось лишь надеяться на чудо. Она прилегла, натянула одеяло и глубоко задумалась, пытаясь сообразить, как выпутаться из беды и не стать охотничьим трофеем похотливого придворного сифилитика. Но не заметила, как мысли потекли в другом направлении, превратившись в воспоминания Кумико.

– Как твои дела, матушка? Здорова ли ты? – вежливо спросил Хидэери, наблюдая за тем, как золотистый горячий чай льется в чашку.

Сегодня отец, утомленный воинскими делами, пришел отдохнуть на женскую половину. В последнее время он не баловал семью частыми посещениями. Кумико смотрела на него и не узнавала. Лицо его оставалось невозмутимым, но как же изменилось! Глубокая складка залегла между бровей, резче обозначились морщины вокруг рта. Отец осунулся, словно после долгой болезни. Он хмурился и как будто все время подмигивал правым глазом. Сопротивление осаде и переживания за семью давались ему тяжело.

Матушка, Кито-но-Мандокоро, молча подливала мужу чай, не сводя с него встревоженного взгляда. Прижимала к сердцу младшего сына, пятилетнего Кэтсуо. В глазах застыл молчаливый вопрос, который Кито не решалась задать: скоро ли закончится война? И чем она закончится? Но не пристало женщине вмешиваться в мужские занятия, ее участь – разделять судьбу супруга, какой бы горькой, какой бы тяжкой она ни была.

Не такова была бабушка Едогими. Властная, сильная, происходящая из древнего могущественного рода, она привыкла, что с ее мнением считаются даже мужчины. И сам Хидэери признавал за матерью право давать ему рекомендации. Едогими не могла присутствовать на официальных военных советах, но наверстывала упущенное во время чаепитий.

– Я здорова, сын мой, благодарю, – ровно ответила она. – Расскажи нам о новостях.

Тоетоми коротко кивнул – наложницы, служанки и фрейлины гуськом, семеня, вышли из комнаты, оставив правителя с семьей.

– Токугава предложил мирный договор, – сказал он, и чашка в руках его дрогнула.

За столом воцарилось молчание. Кумико с матушкой в голову не пришло бы вмешаться, да от них этого и не ждали. Едогими же сознательно выдерживала паузу.

– Что предлагает Иэясу? – наконец спросила она.

– Условия договора очень выгодны для нас. – Выражение глаз отца противоречило его словам, в них плескалась тревога. – Токугава не требует ни части земель, принадлежащих Тоетоми, ни контрибуции. Он предлагает пакт о ненападении. Взамен выставляет только два условия. Первое – дать клятву, что Тоетоми не пойдут на Эдо, второе – разрушить барбакан и внешние укрепления замка в знак нашей готовности к мирному соседству.

– Это посильно, сын мой. А что говорят военачальники?

– Они советуют согласиться. – Уголки губ Хидэери опустились, лицо стало похоже на маску скорби. – Осада не может длиться вечно. Рано или поздно придется вступить в открытую битву, а мы проигрываем в численности.

Едогими долго смотрела в глаза сына. Потом поднялась, подошла к нему, опустилась на колени:

– Я присоединяюсь к твоим подданным. Прими предложение Токугава, спаси семью.

Какой бы мужественной и мудрой ни была бабушка, она оставалась женщиной: ее пугали пушечные залпы. Кумико видела, как Едогоми дрожала, когда канонада была особенно частой. Если бы Едогими только знала, что сама сейчас обрекла семью на гибель…

Любовь старика.

Только он думал: «Забуду»,

Осенний дождь.

Бусон

Сенкевич стоял возле дверей Средних покоев, сегодня была его очередь охранять сегуна. Эта честь выпадала не каждому – в личную охрану назначались только дайме. Да что там, даже курьером при сегуне служили только самураи рангом не ниже хатамото[21].

После обеда Токугава, как бывало обычно, занимался государственными делами. И сегодня он сидел в кабинете, по очереди принимая курьеров-торицуги с бумагами от государственных советников, которые находились за несколько комнат от господина.

Начиналась церемония доклада. Из покоев сегуна донесся серебряный звон колокольчика, возвещавший, что Токугава готов к приему курьера.

– Первый! – выкрикнул Сенкевич.

Курьер, знатный самурай, подошел к двери, опустился на колени и вполз в покои. «Сейчас потрюхает к столу, – подумал Сенкевич. – Подаст бумагу делопроизводителю». Тот, в свою очередь, поползет к сегуну, в скрюченном положении, не поднимая глаз на божественного, протянет документ, на котором Токугава поставит резолюцию. Решит чью-то судьбу, а возможно, жизнь – первыми к рассмотрению шли дела о смертных приговорах и ссылке на острова.

Первый курьер выбрался на коленях из комнаты, вместо него пополз второй. Сенкевич прилагал все усилия, чтобы не поморщиться презрительно: больно уж не нравились ему здешние обычаи.

После трех приговоров, вынесенных Токугава, пошли курьеры с документами от бакуфу. Эти бумаги предоставлялись сегуну только для ознакомления. Спустя полчаса поток курьеров иссяк, два камергера внесли в комнату деревянный ящик, запертый на замок, – письма граждан. Каждый житель Эдо или путешественник из других городов имел право подать жалобу или прошение самому сегуну. Для этих целей возле замка и стоял ящик. Ключ от него имелся только у Токугава. Три раза в месяц дежурный камергер вслух зачитывал эти письма господину.

Обычно эта процедура занимала не менее двух часов – Иэясу был дотошен и пунктуален, вдумчиво изучал каждое послание. «Сейчас бы самое время отвалить отсюда, замок обследовать, – подумал Сенкевич. – Да только уход с поста означал потерю лица, а вместе с ним и головы. Отойти нельзя, но ведь медитировать никто не запретит». Сенкевич сосредоточился и отключился. Мысленно принялся путешествовать по замку. Хотел было проникнуть за запертые двери, но везде натыкался не неведомую преграду. Скорее всего, при строительстве замка сегуна здесь использовались какие-то охранные заклинания.