героев на основе реальных биографий. Радикальность теоретических взглядов, заставлявшая Тынянова протестовать против «мнимого Пушкина», делала для него еще более трудной задачу создания вымышленного Пушкина. Если в литературоведении можно принять дополнительные меры предосторожности во избежание ошибочной атрибуции текстов или слишком вольного прочтения исследуемого автора, то у романиста нет иного выбора, кроме как сделать еще один шаг и, как говорил Тынянов, выйти «за пределы документа». Следовательно, вымышленный характер – если мы относимся к нему со всей строгостью – должен обладать чертами если не полностью совпадающими, то сходными с характеристиками «мнимой» исторической фигуры в литературоведении. Похоже, что опыт прозаика не позволяет следовать строгим тыняновским правилам о том, как можно и как нельзя обращаться с писателями прошлого.

большинство подлинных вещей и даже природных объектов, начала распространяться традиция почитания «пушкинских мест» как своего рода форма ландшафтного фетишизма. См. [Sandler 1992а].

Здесь, однако, Тынянов (а также многие его исследователи) мог бы заметить, что писатель обладает тем, чего нет у ученого: правом и возможностью строить предположения[41]. Читатель обязан знать правила жанра, к которому принадлежит произведение; однако те ожидания, которые относятся к научной статье, нерелевантны для художественной литературы. Это может показаться мелочью, однако Тынянову такое различие представлялось крайне важным, оно позволяло ему воплотить в художественных образах свое инстинктивное отношение к литературным и историческим явлениям пушкинской эпохи. В XIX веке А. де Виньи различал le vrai du Fait (правду факта) и la verite de I’Art (истину искусства), указывая, что в историческом романе высшая правда может быть достигнута приукрашиванием «правдивых» исторических свидетельств. Как бы мы ни трактовали художественную правду – в понятиях, предложенных Уайтом, или в романтических терминах де Виньи, – относительность правды в исторической науке и в художественной литературе предоставила Тынянову необходимую возможность «воплотить» биографии реальных лиц[42]. Научная и литературная правда составляли для него непрерывный континуум. Он был строг в отношении границ научной истины, но, когда не мог что-либо доказать в этих границах, переходил к прозе – в область «литературной истины».

Произведения Тынянова традиционно воспринимаются как диалогически обращенные друг к другу. Знаменитая история о рождении романа о Кюхельбекере, рассказанная Чуковским, указывает на возможность взаимной пользы между рассказыванием истории и ее критическим анализом. Как уже отмечалось в предыдущей главе, сам Тынянов утверждал: «Где кончается документ, там я начинаю», признавая тем самым тесную связь между историческим исследованием и сочинением художественной литературы. Тынянову ставили в упрек, что он написал «Пушкина», прежде всего стремясь доказать в прозе те предположения, которые он не мог доказать в научных работах: например, идею о том, что Е. А. Карамзина была «тайной любовью» Пушкина в лицейские годы. По мнению советского ученого Н. В. Измайлова, Тынянов не доказал, а просто выдвинул эту гипотезу в статье «Безыменная любовь», использовав, таким образом, научную работу в качестве места для разработки теорий, которые планировал включить в роман [Измайлов 1960: 18]. Другими словами, Измайлов – а за ним и другие ученые – предполагал, что Тынянов смешивает жанры, путая, когда какие правила следует применять. В качестве доказательства теории жанра биографии и научного исследования как автобиографии Н. К. Чуковский вспоминал, что Тынянов рассказывал ему историю любви Пушкина к Карамзиной еще в 1920-е годы, за два десятилетия до написания и статьи, и романа. Чуковский замечал, что «Юрий Николаевич так часто рассказывал эту историю, так ею волновался, что невольно приходило на ум, что история эта связана для него с чем-то личным, своим собственным…» [Чуковский Н. 1966:288].

Таким образом, согласно Измайлову, Тынянов начал смешивать жанры, используя свои научные работы как пробы для написания прозы; по мысли Н. К. Чуковского, Тынянов интерпретировал события из жизни Пушкина, проецируя их на собственный жизненный опыт и на почерпнутое из него понимание человеческой психологии. По мнению Эйхенбаума, тыняновские «научные романы» выражали фундаментальное единство разных ипостасей их автора – историка и теоретика литературы, критика и прозаика. Как писал Эйхенбаум, «эти области творчества не просто сосуществуют у него, а взаимно питают и поддерживают друг друга. В таком виде это явление новое и, очевидно, не случайное» [Эйхенбаум 1986:187][43]. Все мнения имеют право на существование и при этом не противоречат друг другу Тынянов действительно использовал собственные представления о человеческой природе при создании вымышленных персонажей и в своих попытках понять историю литературы и личность писателя. Некоторые из этих представлений совершенно определенно восходят к его жизненному опыту и к его знаниям ученого. Здесь, как и в романе «Смерть Вазир-Мухтара», Тынянов обращался к науке для создания характеров и при этом использовал материал одного жанра – научной работы и исторического исследования – в качестве источника для написания произведения другого жанра – художественной прозы. Если до обращения к писательству Тынянов значительно строже относился к проблеме межжанровых границ, то в последние годы жизни его больше интересовал вопрос, как понять характеры своих героев и достичь «подлинной правды» в изображении Пушкина и его современников.

X = Кюхельбекер

Тынянов использовал в своих научных работах формулу «Пушкин + X»: в 1926 году он опубликовал статьи «Архаисты и Пушкин» и «Пушкин и Тютчев», а в 1934 году – «Пушкин и Кюхельбекер»[44]. Эта схема свидетельствует о том, что центром притяжения его интересов и как ученого, и как писателя оставался Пушкин, – это и выразилось наиболее ярко в написании большого биографического романа.

У Пушкина Тынянов находил полезные и интересные для себя идеи и приемы. Так, например, в статье «Пушкин» (1928) он опробовал идеи, которые были особенно значимы для него как для художника. Как писал сам Тынянов в частном письме, обращение к пушкинскому «Графу Нулину» заставило его задуматься о том, как писатель экспериментирует с историей[45]. Тынянов-писатель повторял путь Тынянова-ученого: в студенческие годы он занимался Кюхельбекером, затем перешел к Грибоедову и Пушкину и в дальнейшем всю свою жизнь продолжал движение по этому пути[46]. Пушкин был, несомненно, чрезвычайно важен для Тынянова-писателя, однако можно предположить: не исключено, что еще более важным объединяющим началом в трех романах послужил Кюхельбекер. Этот герой оказался тыняновским открытием. Именно Тынянов воскресил забытого поэта-декабриста и сумел в ходе своих научных и литературных занятий заинтересовать современников произведениями и судьбой этого человека. Я отмечала, что Тынянов отождествлял себя с Грибоедовым – с его разочарованиями и его трагической судьбой. Исследователи также высказывают предположение, что тыняновское изображение Пушкина в поздние годы жизни поэта напоминает автора [Greenleaf 1992: 287][47]. Однако интерес Тынянова