— Я бы забрал её с собой домой, — сказал Млей.

— Больше ты бы ничего не забрал? — поинтересовалсяя.

— Больше ничего, — вздохнул Млей. — Разве чтоборщ и шоколадные кексы. Ты пробовал?

— Нет. — Я отвернулся к окну. Я всё ещё былнедоволен тем, что Млей украл у меня капсулы. Но теперь я по крайней мере понималего — нам действительно нужно было прославиться, чтобы выполнить свою миссию наЗемле. Можно, конечно, стать певцом, а не бизнесменом…

— А если стать певцом? — спросил я. — КакТимати?

— Я уже думал, — ответил Млей, сворачивая к нашейгостинице, — но это слишком большой энергетический расход — держать подгипнозом целые стадионы фанатов. Не говоря уже о миллионах телезрителей. Мы несможем.

— Жаль, — сказал я и сделал рукой несколькорэперских движений.

— Эй, чувак! — подхватил Млей. — Делай как я!

— Мы прилетели с другой планеты, — начал я читатьрэп.

— Мы научились здесь жрать конфеты! — продолжилМлей, отбивая ритм рукой.

— Давай скорей размножаться с тобой! — пропел я.

— Я — твой герой! Я твой герой! Последнюю строчку мыповторили хором два раза.

Любочка рыдала в кабинете Млея.

— Откуда ты знал?! — повторяла она сквозь слёзы.

у Любочки диагностировали неизлечимую болезнь.

Она сидела на полу в своём безупречном белом брючном костюмеи рыдала так некрасиво, как только может рыдать человек, узнавший о том, чтоскоро умрёт.

— Я чувствовал, — тихо сказал Млей.

Любочка почему-то всегда верила в земную справедливость; онаработала с утра до вечера и добилась в жизни особого положения; она не покладаярук ухаживала за собой: массировала тело, питала лицо — и просто отличновыглядит, так почему же именно сейчас, когда, возможно, она впервые в жизнивлюбилась, именно сейчас она должна умереть!

— Как это «чувствовал»? — Она подняла на него своизаплаканные несчастные глаза.

Млей хотел ей всё рассказать, он уже заготовил первую фразу:«Любочка. Я — инопланетянин», — но не стал. Он сел рядом с ней на пол икрепко прижал её к себе.

— Я умру? — спросила Любочка сквозь слёзы.

Млей кивнул

— Я не хочу! Я не хочу умирать! — Она пыталасьприжаться к нему всем телом, ей казалось, что она может спрятаться, укрыться вего объятиях — надёжно, от всех, и прожить вот так, тихонечко, без всякихбеспокойств и без внешней мишуры. Ей бы так этого хотелось!

— Спаси меня! — попросила она. Млей молчал.

И она снова впилась в него своими бездонными, как горе,глазами.

— Ты любишь меня? Ведь правда, любишь? —прошептала она, и Млей понял, что второй смертный приговор она бы уже невыдержала.

— Люблю, — сказал Млей. И поцеловал ее в мокрый отслез нос.

И Любочка заплакала ещё горше, потому что теперь она терялана Земле не только свою жизнь, но и свою любовь.

— Хочешь, я тебя на машине покатаю? — спросилМлей.

— Нет. Посиди просто со мной, — попросила она.

— Хочешь чаю?

— Я не хочу чай, разве ты не понимаешь?! — Онаговорила так тихо, что если бы на месте Млея был обычный человек, он бы её неуслышал.

— Ты придёшь ко мне на похороны? — Её лицо былотаким мокрым, что слёзы уже не катились по нему, а, смешиваясь друг с дружкой,образовывали небольшие печальные озёра — в ложбинке на шее, на полу,на руке Млея.

— А как ты хочешь? — спросил Млей.

Она помолчала, а потом ещё крепче обняла его за шею.

— Приходи. Обязательно.

— Приду. И знаешь что?

— Что? — Она посмотрела на него с такой надеждой,что Млей отвёл глаза.

— Умирать не больно, — сказал он. Она кивнула. Сблагодарностью.

— Я тебе расскажу, а ты мне верь. Хорошо?

— Хорошо. — Она снова всхлипнула.

— Ты не умрёшь. Никогда. Просто это будет жизнь вдругом качестве. Проблема в том, что люди, попадающие на нижние подпланы, чащевсего думают, по инерции земной жизни, — о плохом. О меркантильном,эгоистичном. И все эти мысли мгновенно обретают мускульную плоть. Никакого адав тонких мирах не существует. Каждый умерший самостоятельно, своими помысламистроит себе отдельный ад или рай. Главный чёрт всегда и во всём — сам человек. Вотпочему вам важно научиться на этом свете всегда думать только о светлом,радостном, хорошем. Понимаешь?

Она кивнула.

— Ты подумала: где мои руки? Ноги? Где мои белоснежныекостюмы? И всё сразу появилось.

— Здорово! — улыбнулась она.

— А если ты подумаешь, например, о своей тяжёлой работена заводе — и будешь целую вечность безрадостно спешить к скрежещущим станкам…

— Я не работаю на заводе, — сказала Любочка даженемного кокетливо. — Я люблю свою работу.

— Вот и хорошо, — похвалил Млей. Любочка попросилаего остаться с ней на ночь. На двух машинах они подкатили к гостинице.

Она уехала рано утром, на рассвете. Собиралась очень тихо,чтобы не разбудить Млея. На секунду остановилась перед письменным столом, нопоборола в себе искушение оставить записку — всё уже было сказано, и решениепринято. Это решение далось ей нелегко, и её любимый о нём никогда не узнает.Он должен её запомнить такой, какой видел сегодня ночью — земной, живой,красивой.

Когда стук её каблучков стих в коридоре гостиницы, Млейвстал и запер дверь на ключ.

Ему надо было сдать шарики на анализ.

— Поехали на Ленинградку, — сказал я, заходя кМлею в номер.

— Зачем? — спросил Млей, изучая показатели. Онибыли в норме.

— Я прочел в газете, что Ленинградка — центр продажнойлюбви. У нас же есть деньги. Значит будет и любовь. Так?

— Так, — согласился Млей.

Он сел за руль. Я и сам хотел попробовать управлять земнымтранспортным средством, но побоялся, что Млей снова не будет со мнойразговаривать. И поэтому не стал спорить.

Мы так и ездили без номеров. И нас действительно никто неостанавливал. Сначала я думал, что придётся настраиваться на ментальную волнукаждого встречного гаишника — чтобы он видел свой идеал водителя, у котороговсе документы в порядке, и пропускал нас. Но Млей сказал, что феномен гаишникаизучал Йоко из первой экспедиции, после своего провала. Идеальный водитель длягаишника — это тот, у кого нет ни одного документа, который только что выпилбутылку водки не закусывая, а утром получил зарплату.