Поэтому мы не прибегали к гипнозу, но спокойнопутешествовали по городу. В новенькой, блестящей машине. Каких, если не совралпродавец, в Москве больше ни у кого не было.

— Смотри, — сказал Млей где-то в серединеЛенинградки, — это гражданин Сириуса!

На обочине дороги стоял типичный сириусянин с вытянутой, какяйцо, головой и огромными, на поллица глазами. Своей тоненькой длинной рукой онпытался остановить проезжающие мимо такси.

Машины не останавливались, обдавали его грязью, онповорачивался, смотрел им вслед и ругался. На его тоненьких белых ногах былинадеты синие резиновые сапоги.

Мы остановили машину и подошли.

Как это записано в своде законов МежгалактическогоПутешественника, мы встали напротив него, приложив к голове правую руку, и япроизнёс:

— Мы граждане планеты Тета. Поговори с нами.

Он неохотно приложил к своей яйцеподобной голове руку ипроговорил, не сводя глаз с дороги:

— Я гражданин Сириуса. Я согласен на контакт. — Итут же снова вытянул руку, останавливая такси. — Вообще неостанавливаются, — пожаловался он.

— Может, тебя подвезти? — предложил я.

— Ой, — обрадовался сириусянин, — а можно?Мне в Шереметьево.

Он сел назад.

— Меня зовут Ха.

Мы с Млеем представились.

Ха попал в катастрофу. Что случилось с его кораблём, он незнает. Последнее, что он помнит — как в корабле потух свет и ремни катапультыврезались в его тело. Очнулся он уже тут, на Ленинградке.

— Устроился на работу, — рассказывал Ха,протягивая тонкие руки к кондиционеру и грея их одну о другую. Я подрегулировалтемпературу в салоне, чтобы ему проще было согреться.

— Кем? — обернулся к нему Млей.

— Инопланетянином. На фирму. — Он вытащил своиножки из сапог и поджал их под себя. — Ношу рекламный щит. «Дублёнки тут».Платят, конечно, мало, но комнату снять удалось.

Он достал из сапога портативное жидкокристаллическоепереговорное устройство.

— Аккумулятор сел, — пожаловался Ха, — насвязь не могу выйти. У вас какая зарядка?

Я взял его рацию и покрутил в руках.

— Нет, не знаю. У нас другая, — сказал я.

— Вот чёрт! И из них никто не знает, я уже во всемагазины электроники заходил, они говорят завезут на следующей неделе! Врут! Ятут уже полгода торчу!

— А в Шереметьево зачем? Встречаешь кого? —спросил Млей.

— Да нет, карта же у меня! — обрадовался Ха идостал из сапога свёрнутый в трубочку листок. — Вот! Межпланетная картачудом оказалась у меня в руке, когда я катапультировался. — Он протянулнам листок.

— И что? — не понял я.

— Вот, езжу в Шереметьево каждый день. На такси всязарплата и уходит. Показываю им карту, говорю: мне сюда. Вот же, всё яснонарисовано: вот Земля, вот Сириус.

— А они? — спросил Млей.

— Говорят, завтра приезжайте, наладим сообщение с вашимСириусом. А один раз даже в сумасшедший дом звонили. Ну точно, нетаккумуляторов?

— Нет, Ха, точно нет, — заверил его я.

— А вы как устроились? — спросил он, убираяпереговорное устройство обратно в сапог.

— Нормально, — неопределённо ответил Млей, —в гостинице, на Рублёвке.

— Круто, — согласился Ха. — А у меня вкомнате потолок протекает, и тётя Зоя за стенкой так пьёт, что, боюсь, у неёбелая горячка начнётся. И она весь наш дом или сожжёт, или ещё чего… Я уже ей имилицией угрожал, ничего не помогает… А вы когда обратно?

— Через шесть месяцев, — сказал Млей.

— Я, может, с вами полечу. Всё-таки от Теты до Сириусаближе. Да, точно, я с вами, договорились?

— Договорились, — кивнул я. — А много у васна Ленинградке продажной любви?

— Много! Только какая это любовь! Дождётся девка, показаснёшь, да все карманы обчистит! У меня-то, хорошо, карманов нет, но ребятарассказывали такие истории! А любовь у них только с их сутенёром.

Мы подъехали к Шереметьеву.

— Вы езжайте, — сказал Ха. — Не ждите меня:может, сегодня улечу.

— А если не улетишь, как тебя найти-то? — спросилМлей.

— Вот где вы меня взяли, я там каждый день, с 9 до 6,кроме воскресенья. И плакат на мне: «Дублёнки тут». Мимо не проедете, я ещёвнимание привлекаю: прыгаю и всё такое…

— Ладно, — пообещал я, — найдём.

— Счастливого пути! — на всякий случай сказалМлей.

— Спасибо… А если не улечу, слушайте, рублей пятьсот ненайдётся?

Я дал ему денег. Ха пообещал вернуть.

Сзади уже сигналили машины. Ха быстро юркнул в своихрезиновых сапогах в стеклянные двери зала вылетов.

— Домой полетит… — сказал я.

— Да, — вздохнул Млей. Парковщик недовольно махнулпалочкой, и Млей нажал на газ.

Я ждал продавца у стеклянных дверей. Как обычно. И он, какобычно, ждал меня тоже.

Уже не стесняясь, как раньше, радостно подбежал ко мне,схватил меня за руки и закружил в танце.

Люди, обедавшие в ресторане напротив, смотрели на нас иулыбались.

Не улыбалась только одна женщина. Она была в светлом плаще ишёлковом платочке на шее.

Она во все глаза смотрела на своего мужа. И на женщину рядомс ним. На ту, из-за которой всё так изменилось в их семье. Её муж — такойродной, такой близкий человек! — вдруг стал совершенно чужим. Нет, он еёне обижает, конечно. Но — эта безразличная вежливость, этот отсутствующийвзгляд и эта вечная улыбочка, блуждающая на губах… улыбочка, посвященная НЕ ЕЙ.

Она не знала, зачем пришла сюда. Зачем хотела убедиться втом, что могло оставаться лишь догадкой… которую можно прогнать от себя… илизабыть…

Продавец потащил меня за руку к лифту, вниз, и там — вцветочном киоске — подарил мне огромный букет георгин.

Цветы здесь были очень дорогие, и ему пришлось заранеедоговариваться с девочками, но они всё поняли, пошли на встречу, — и воттеперь его любимая радостно прижимает букет к груди. Он пригласил меня в кафе,а я, опустив глаза, сказал, что хотел бы остаться с ним наедине. Если он,конечно, не против.

— Нет, не против! — воскликнул продавец.

Он заволновался, руки его вспотели, мысли носились в голове,как люди во время землетрясения — беспорядочно и отчаянно. Он понимал, чтотакой шанс упускать нельзя: сама предложила! А если не придёт домой ночевать,что он скажет жене? Ничего не скажет, просто не придёт! Но у неё давление… Гдеже они могут побыть наедине? На даче у напарника!