Я дернулась от неожиданности, и в блокноте у меня появилась неровная линия чернил. Я подняла голову. Глядя, как он снова уходит в сторону бухты, я осознала две вещи. Первое – что он не любит прощаться. А что второе? Срочно сообщите viejitos. Шучу, на самом деле не стоит. Но, кажется, я действительно собираюсь влюбиться в парня с лодкой.

К вечеру мама так и не вернулась. Расстроенная, я прошла сквозь пустую гостиную и забралась в постель к Мими, чтобы вместе с ней смотреть мыльную оперу.

– Qué es eso[48]? – спросила она, глядя на меня.

– Маска для лица, – сказала я и подложила себе подушки под спину.

– Маска, qué es маска? – Она потянулась к ночному столику и взяла знакомый тюбик крема. – Me encanta esta crema[49].

– Мими, мне всего восемнадцать. Пока рано использовать ночной крем.

Она открыла тюбик и еще немного намазала шею:

– Qué pasó?[50]

– Ничего, все нормально.

– Y tu madre?[51]

– Я не знаю, куда она поехала. Она забыла про день рождения – а это, как ты понимаешь, означает, что какой день сегодня, она тоже забыла.

– Ay, mi niña[52], – тяжело и грустно вздохнула бабушка. Ее слова звучали на удивление по-матерински.

– Почему с ней ты никогда так не разговариваешь?

– Так – это как? – спросила она, но я не успела ответить: реклама закончилась, и она зашикала на меня. Мы вместе посмотрели серию. А через некоторое время после этого услышали, как открылась входная дверь.

Еще через несколько секунд мама заглянула в комнату.

– Что это вы делаете?

– Мигель вот-вот узнает, что на самом деле он – это его погибший брат-близнец Диего, – сообщила я, радуясь, что она все-таки вернулась.

Она уселась на край кровати. Мими протянула ей крем. Мама, ни слова не говоря, открутила крышку и нанесла немного на скулы.

– Где ты пропадала? – спросила я. Я должна была знать. И я устала, что мы никогда не спрашиваем друг друга о том, что на самом деле нас волнует.

Мама окинула нас взглядом:

– Вид у вас обеих, конечно, что надо.

– Это приятно и увлажняет мою наследственно сухую кожу, – сказала я.

– Ну да, точно. Ну… я купила бутылку вина и всю ее выпила, сидя на причале, а потом сунула внутрь записку и бросила в море.

– Серьезно? – Ничего подобного я не ожидала.

– Каждый год так делаю.

Мими, сидевшая рядом со мной, начинала закипать, как чайник.

– Но ты ведь в первый раз в этом году дома на свой день рождения, – заметила я.

Мама слегка покачнулась.

– Я все время где-то на берегу океана. В прошлом году я была в… – она задумчиво наморщила лоб, но потом морщины разгладились, – в Луизиане.

– Ты напилась! – возмущенно сказала я. Она делает это каждый год. И никогда мне не говорила.

Она покачала рукой из стороны в сторону:

– Добиралась домой из бухты как-то примерно так.

– Тебя видели? – спросила Мими.

– Кто?

Мими нашла медальон с портретом своего святого на ночном столике и прошептала молитву.

– Люди, мам. Рыбаки, которые считают, что наша семья приносит несчастья.

– Да, думаю, видели. – Она отдала тюбик с кремом обратно Мими, когда у нее несколько раз не получилось правильно закрутить крышку. – Я так и не научилась выражать свою скорбь столь же презентабельно, как ты, Mami.

– Borracha[53], – спокойно выговорила Мими.

– Y diciendo verdades[54], – огрызнулась мама и встала. Она слегка качнулась, но устояла на ногах.

– Тебе не кажется, что это неправильно? – поинтересовалась я.

– Ну да, наверное, в море и так достаточно мусора.

– Да нет, мам. В эмоциональном смысле.

Она испустила резкий смешок и схватилась за стену, чтобы добраться до выхода.

Я выбралась из постели.

– Пойдем, я принесу тебе воды.

– Но вода же нас прокляла, – пробормотала она.

Когда она, споткнувшись, вышла из комнаты, то посмотрела на меня и сказала:

– Я не пьяная. Просто немного сложно с равновесием.

Я схватила ее за руку, отвела на кухню и усадила в кресло. Потом налила в стакан воды и подала ей. Она внимательно на него посмотрела.

– Моя мать никогда при мне не плакала, – задумчиво произнесла она. – И я очень боялась грустить: думала, что скорбь поглотит меня целиком. – Она повернулась, и в ее карих глазах отражались все ее чувства. – Я хочу, чтобы ты знала: грустить – это нормально. – Она улыбнулась и коснулась моего лица. Я поняла, что так и хожу в маске, и сняла ее. Мама посмотрела на меня. – Ты словно призрак, который вернулся к жизни. Ох, милая. Не надо было мне тебя здесь оставлять. Ты стала такая… серьезная.

– Ты меня не оставляла, мама. Я сама выбрала остаться.

Она посмотрела на меня, словно начиная что-то вспоминать.

– Мы с тобой всегда отлично ладили… – прошептала она. Потом выпила воду, поцеловала меня в щеку и неловко повалилась на диван.

Я помогла ей разуться и пошла за ее любимым желтым одеялом, которое лежало у меня на кровати. Но когда я вернулась, мама уже была накрыта лоскутным одеялом из бабушкиной комнаты. Я подняла голову. Моя abuela стояла в дверях своей спальни, и на лице ее отражалась боль. Не сказав ни слова, она закрыла дверь.

Я посмотрела на спящую мать. Интересно, что она пишет в своих письмах к морю?

На следующее утро мама отсыпалась. Она лежала, разметавшись, на диване, с полуоткрытым ртом. Вероятно, она проснется с чудовищным похмельем, но это уж они с Мими сами пусть разбираются.

– С днем рождения, мам, – шепотом сказала я. Но она спала.

Я ворвалась в подсобку bodega за пять минут до начала своей смены, радуясь, что успела застать Ану здесь. Сегодня будний день, так что она заходит только в обеденный перерыв, чтобы бесплатно поесть, а потом идет обратно в школу. По телевизору шли какие-то мультики. Напротив Аны сидели Джуниор и Паула и ели крекеры и крокеты из ветчины.