городов русских, Иван Фрязин, и прибыл я в светлую столицу несокрушимый Золотой Орды по приказу Великого хана Батыя.

То, что Батый не Великий хан, а по меркам двадцать первого века скорее губернатор провинции, я знаю, но пусть мой незваный гость рискнет меня поправить.

Править бестолкового иноземца главный сборщик податей, конечно же, не стал, зато сумел успокоиться и справиться со своим удивлением.

Даю знак стрелкам принять у гостя коня, и как только тот грузно спрыгивает на землю, веду его к своему шатру. Вещи еще не разобраны, но шатер успели поставить, и Прошка с самым радушным видом уже занял позицию у входа.

Проходим в тень шатра, там все по местному обычаю. Никаких столов и стульев. Прямо на траве разложен дорогой персидский ковер, на нем разбросаны подушки. На низеньком столике с гнутыми ножками блюдо с фруктами и бутылка со сладкой брусничной настойкой.

Трое писцов остаются у входа, а важный чиновник, не торопясь и с любопытством оглядывая убранство шатра, усаживается на почетное место в самом центре. Я сажусь напротив, и узкие глазки гостя тут же впиваются мне в лицо.

— Ты, иноземец, нарушил закон Великого хана, высадившись на землю золотой Орды без моего разрешения. Ты, — его палец с черной полоской грязи под обкусанным ногтем тыкнул в мою сторону, — заслуживаешь суровой кары, но я, Байрак Сун, добрый человек и прощаю тебя на первый раз.

Он еще долго рассказывает мне, как я облажался и насколько я обязан щедроте его души и мягкосердечности, но я уже не слушаю, и так все понятно.

«Вот она азиатская чиновничья манера, — иронично вздыхаю про себя, — первым делом надо надавить, напугать и выжать отступного по максимуму. И не дай бог тебе дрогнуть в такой момент и заплатить, сколько требуют, тут же слетится все местное воронье и будет доить тебя до последнего, пока у тебя останется хоть один самый завалявшийся медяк».

Молча и терпеливо жду, когда же мой кругломордый гость закончит свои излияния, но тот явно воспринимает мое молчание за оторопь и все больше входит в раж.

— Будь я один, то по великодушию своему простил бы тебе, иноземец, твой проступок, но ты же понимаешь, что надо мной есть начальник и он спросит с меня. Почему ты, Байрак, не…

Невежливо прерываю заболтавшегося гостя.

— Прости меня, уважаемый Байрак Сун, но кто тот человек, что стоит над тобой?

Неожиданный вопрос лучший способ сбить с толку собеседника и сменить тему. Держа на лице радушную улыбку, мысленно усмехаюсь, глядя как нахмурился лоб моего гостя.

— Зачем тебе, инозе…? — Он замолкает на полуслове, понимая, что его вопрос уведет беседу в другую, совсем не интересную ему тему. Крякнув и огладив свои жиденькие усики, монгол неодобрительно зыркнул на меня из-под насупленных бровей.

— Темник Турслан Хаши — наместник столицы по воле нашего вана Батыя и сына его, соправителя Сартака. Он суров и нетерпим к нарушениям закона, и только моя защита может спасти тебя, иноземец, от сурового наказания.

«Вот как! — Мысленно прикидываю в плюс мне эта новость или в минус. — Турслан у нас все ползет и ползет вверх по служебной лестнице. Мне об этом не писал! Может зазнался, и меня ждет неприятный сюрприз⁈»

Пока я обдумывал новость, монгольский чиновник замолчал и выжидательно уставился на меня. Чуть улыбнувшись, я умиротворяюще развел руками.

— Конечно, уважаемый даругачи', я благодарен тебе за поддержку и отблагодарю тебе в силу своих невеликих возможностей. — Сказав, подаю знак Прохору, и тот разливает настойку по стеклянным пятидесятиграммовом стопкам.

Бордовая, сорокоградусная жидкость наполнила стопки до края, и подняв свою, предлагаю гостю попробовать. Сделав маленький осторожный глоток и причмокнув губами, тот одобрительно кивает, но я отрицательно мотаю головой.

— Нет, не так! Чтобы почувствовать весь вкус и силу напитка, пить надо так! — Сказав, опрокидываю в себя полную стопку и, прикрыв глаза, ощущаю как сладкая, горячая жидкость обожгла желудок, оставляя приятное брусничное послевкусие.

Посмотрев на меня, Байрак Сун в точности повторяет мой жест, и с непривычки лицо его кривится как высушенный лимон. Проходит несколько секунд, прежде чем у моего гостя появляется возможность вымолвить хоть слово, но к этому времени у него уже совсем другие ощущения. Во рту сладкий незнакомый привкус, в голове приятное томление, а в животе греющее изнутри тепло.

Слегка озадаченный этой метаморфозой, монгол застыл, прислушиваясь к своим чувствам, и я ему не мешаю, пусть закусит крючок покрепче. Еще несколько секунд, и я все же нарушаю тишину.

Сняв с пояса два кошеля, я специально бросаю их на стол так, чтобы содержимое высыпалось серебряной горкой, а затем перевожу взгляд на гостя.

— Прими же, великодушный и благороднейший даругачи' Байрак Сун, мою скромную благодарность.

Дело в том, что я очень тщательно подготовился к этой поездке и из опроса как боярина Малого, так и прочих арабо-ордынских купцов узнал одну очень важную вещь. Монголы просто помешаны на иерархии, преклонении перед вышестоящим и строгом соблюдением установленного порядка. Они смогли упорядочить даже такую стихию, как жадность и мздоимство. Здесь, в Золотом Сарае, все четко расписано, кто и сколько должен получать бакшиша. К примеру, при обращении к мелкому чиновнику следует давать ему не больше одного ордынского дирха’ма, средней же руки чиновник уже может претендовать на сумму до половины арабского золотого динара, то есть до тридцати дирхамов. Ну а знать высшего ранга… Там уж размер бакшиша не ограничен. Конечно, все это соблюдается только в том случае, если обе стороны знают правила, а если нет, если есть возможность облапошить дурачка иноземца, то это, как говорится, дело святое и сам бог велел.

Узкие монгольские глазки смотрят на две горки серебра, и губы монгола сжимаются в обиженную нить.

— Ты предлагаешь мне вот эту мелочь! За все мои тяжкие труды, за мои старания, эти жалкие кучки каких-то неизвестных монет.

Что там за труды он приложил, это пусть остается на его совести, а вот то, что золотоордынский дирха’м по количеству серебра примерно равен двум тверским рублям, я знаю точно и поэтому за свои шестьдесят монет абсолютно спокоен. Сейчас на столе лежит верхний потолок, положенный в таком случае взятки.

Поэтому я не обращаю ни малейшего внимания на обиженные вопли монгольского чинуши. Все это так, игра и ничего больше! Сижу и спокойно жду, когда же у него закончится запал. Тот все не унимается, и я