никто за столом не ест. Сама миссис Стэнли носится туда-сюда, приносит и убирает тарелки, причитает что-то себе под нос и неодобрительно поглядывает то на отца, то на вошедшую в столовую Лили.

— Ричард! — восклицает та. — Посмотри, какой пример ты подаёшь дочери!

— Ну полно вам, миссис Стэнли, — со смешком произносит отец, не отрываясь от чтения. — Хорошие книги ещё никому не вредили — за завтраком или нет.

Лили в их разговор влезать не хочет. Садится за стол и только сейчас замечает, что сегодня на завтрак собираются все. Даже Александр. Сидит напротив и с улыбкой смотрит в её наверняка расширившиеся от удивления глаза. Ей вдруг становится стыдно: за то, что не произносит ни слова, за смущенно отведенный взгляд и даже за свой уродливый свитер.

Рядом с ним, всегда облаченным в темную, идеально подогнанную мантию из гладкой и плотной ткани, названия которой Лили не знает, она выглядит смешно. И волосы после сна едва причесаны, и улыбка глуповатая… Лили мысленно костерит себя и делает вид, что прислушивается к словам миссис Стэнли. За столом нужно есть, а не ворон считать. Так ведь?

Вкуса яичницы она не чувствует.

Александр живёт с ними уже пятый год, и три из он них провёл рядом с Лили, а привыкнуть всё никак не получается. Жрец самого Спасителя, его глас и воля — тот слишком хорош, чтобы быть спутником её жизни. Она украдкой бросает на него взгляд. Зеленые глаза блестят из-под выбившихся на лицо прядей светлых волос. Лили не понимает, когда он превратился в самого близкого для неё человека.

После смерти матери Александр стал тем, кто вытащил её на поверхность с самого дна. С помощью Спасителя или нет, — этого Лили не знает — он вернул ей те яркие краски, какие забирал в тот день шторм. Рядом с ним ей хочется улыбаться; рядом с ним теплеет на душе и пропускает удары сердце; рядом с ним она чувствует себя окрыленной. И такой живой. Лили кажется, что Александр способен заглядывать в чужие души, настолько легко он понимает её настроения и чувствует даже самые маленькие желания.

Наверняка он просто жульничает. Не единожды она говорила себе, что Спаситель ему подсказывает. Лили усмехается, глядя в тарелку. Ей льстит мысль о том, что Александр может спрашивать о ней у владыки. Хочется думать, что для него она столь же важна, как и он для неё.

— Я думала, ты занят по утрам, — наконец произносит она вслух, но взгляда на него не поднимает. — За эти пять лет я никогда не видела, чтобы ты приходил завтракать вместе с нами.

— Надо же когда-то начинать, — по голосу слышно, что он улыбается. — Ричард позвал меня с собой после утренней службы.

Стыд накрывает Лили с новой силой. Обычно она появляется в часовне даже раньше отца — занимает место у самого алтаря и следит за тем, как Александр зажигает свечи, любуется тем, как переливаются отбрасываемые витражом цветные блики на его волосах. Сегодня она спала непозволительно долго.

К яичнице в тарелке она обращается как к своему единственному спасению, но та очень быстро заканчивается.

— Вот это я называю здоровый аппетит, — довольно говорит миссис Стэнли, когда проходит мимо. Тарелка исчезает со стола. — Рада, что ты не берёшь пример с Ричарда, милая.

Лили бы и рада, но у неё под рукой нет ни одной книги. Глубоко выдыхая, она говорит себе, что испытания нужно встречать с гордо поднятой головой, и наконец-то смотрит Александру в глаза. Тот выглядит довольным, всё так же улыбается и будто бы совсем не осуждает её за то, что она не появилась на утренней службе.

Мысль об уродливом свитере никак не идёт из головы.

— Хочешь прогуляться, Лили? — Александр поднимается на ноги и кивает в сторону двери.

— Да, — она с готовностью подскакивает с места и выходит в коридор.

Когда они оказываются на заднем дворе, дождь всё ещё моросит. Лили поглядывает на серое небо и замечает, что держит Александра за руку. Движение это рефлекторное — она даже не поняла, когда это сделала. Именно так и должно быть. Её место с ним рядом, даже под дождём и в дурацком свитере. Даже тогда, когда она позорно проспала службу.

Улыбается.

Волосы быстро отсыревают и прилипают к лицу, свитер становится неприятно тяжелым. Зачем она вообще его сегодня надела?

— Тебе идёт, — тепло говорит Александр. — Но даже в нём в такую погоду наверняка холодно.

— Вовсе не холодно, — на этот раз Лили не отводит взгляда. Смотрит на него уверенно и не видит, что ступает прямо по лужам. — Скажи, Александр, ты не жалеешь о том, что…

Она запинается. Вопрос кажется одним из самых важных в жизни, а у неё язык не поворачивается его задать. Столько времени они говорили о чём угодно — от того дня, когда погибла её мать до сущих глупостей вроде привычки сторожа Саммерса хранить сигареты в кладовке под лестницей; а о самом главном говорить вдруг становится ужасно сложно.

Лили кусает губы.

— О том, что связался со мной? — произносит она наконец, и тут же понимает, насколько неприятно это звучит. Отвратительно. — Прости. Такое впечатление, что у меня язык отнимается и все мысли из головы вылетают, когда я пытаюсь об этом заговорить.

— Почему я должен жалеть, Лили? — в одно мгновение Александр становится серьёзным, его голос звучит пронзительнее и глубже. Она невольно вздрагивает. — Ты одна из самых ярких людей в моей жизни. Мне нравится, когда ты улыбаешься или когда стыдливо отводишь взгляд и что-нибудь бормочешь себе под нос, уверенная, что никто тебя не замечает. Нравится твоя удивительная преданность нашему владыке и то, насколько верно ты понимаешь его слова: он требует от нас любви и ты пытаешься любить всё вокруг так горячо, как только можешь.

Лили останавливается неподалеку от беседки и облокачивается на одну из колонн. Александр и впрямь видит её насквозь — и ей неловко думать, что тот знает даже о любви. Никогда она не говорила о той вслух, не пыталась даже заикаться, а он уже знает.

Нечестно. Она хмурится.

— И я не вижу ни единого повода жалеть о том, что могу держать тебя за руку или смотреть за тем, как меняется выражение твоих глаз, когда ты чем-то недовольна. Прямо как сейчас, — он весело усмехается, и Лили буквально вспыхивает от возмущения. Это же чистой воды издевательство! — Иногда мне кажется, Лили, что за эти три года я начал испытывать к тебе любовь большую,