Она поставила графин на место и аккуратно, чтоб не стереть помаду, промокнула губы платком. Нашла кроссворд. «Аппарат для измерения кровяного давления?» Тонометр. («Да, не забыть его послушать».) Она потянулась к сумке, достала фонендоскоп, повесила на шею.

Прошлась по комнате. Плетеная козетка у окна, кое-где продранная, такой же столик. И пыль, пыль. Напротив буфета книжный шкаф с резными колонками и выломанным замком. На полках что-то непонятное, чертежи какие-то. Из них: «Теория и практика парашютной подготовки», Уголовный кодекс… о! Сборник Сельвинского. Вита достала книжку. «Моему взыскательному читателю Ростиславу Михайловичу Орлову. 1930 г.». Вита прикинула, сколько лет было тогда «взыскательному читателю». Лет двенадцать-тринадцать. Поставила книжку на место, рядом со «Справочником машиностроителя».

Вита подошла к буфету, открыла: внутри было плохо. Тарелки не вымыты, а обтерты, по всей видимости, хлебом.

Коробочка с поливитаминами. «Молодится, старый хрен…»

— Взята с поличным! — Ростислав Михайлович поставил на стол скворчащую сковородку. — Прошу. — Он взглянул на Виту. — У вас скулы в форме знака вопроса. Вспомнил: тонометр! — Он достал ручку.

Ручка не писала. Он тряхнул ее над полом. Капельки сорвались с пера на старинный, давно не мытый паркет.

— Простота нравов, — заметила Вита.

— Угу-у, — пробубнил Ростислав Михайлович, вписывая нужное слово. — Руки, кстати, не хотите помыть?

— Лень, — улыбнулась Вита. — Моешь, моешь весь день…

— Ну, сейчас я — кофе, и все. Магнитофон пока…

— Ростислав Михайлович! — донеслось из коридора. — К телефону!

— Вот, слушайте. — Он нажал клавишу и вышел из комнаты.

Запел Окуджава. Вита подождала, когда шаги за дверью уйдут, достала помаду и посмотрела в зеркало. Губы были еще ничего, а вот румянца, прямо скажем, маловато. Она ткнула помадой в одну щеку, в другую и стала растирать их ладонями.

«Ничего еще девушка, — подбодрила она себя. — Старовата, конечно, да кто об этом знает?» Сняла зеленый поясок, но без него платье получалось уж очень балахонистое. Повязала снова: ничего, коричневое с зеленым не так уж плохо…

Над кроватью в углу комнаты висело что-то огромное, черное. Кошма не кошма… Бурка, догадалась Вита.

Она присела на узкую жесткую кровать. Над тумбочкой вместо настольной лампы зацепленный за гвоздь рефлектор. Лида таким греет нос от гайморита.

— Я говорю, посуду надо мыть, — сказала она, когда Ростислав Михайлович с кофейником в руках вошел в комнату, — тараканы пойдут…

Он поставил кофейник на журнал и выключил магнитофон.

— Вы знаете, Виталия Леонидовна, нет тараканов. У всех есть, даже у Додика, а у меня не живут. Может, грязи боятся, живые все-таки существа…

— А это что у вас такое? — Вита качнула подвешенный над столом белый вялый абажур с большим количеством ненатянутых веревочек.

— Талисман. А по происхождению: вытяжной парашютик. «С помощью вытяжного парашюта вводится в действие главный купол. При отсутствии вытяжного парашюта главный купол вводится в действие без его помощи». Короче, бред сивой кобылы. Вреда больше, чем пользы. Только на талисман и годится.

Ростислав Михайлович достал из буфета тарелку, поставил перед ней.

— Ну, уж нет! — Вита отодвинула тарелку и притянула к себе сковородку.

Ростислав Михайлович достал из буфета вино.

— Я не буду! — замотала головой Вита. — Я от него помру. Водки рюмку я бы выпила.

— Водки нет. Могу сходить.

— Да Бог с ней, сядьте. Откуда у вас бурка?

— У этой бурки своя история, Виталия Леонидовна, — пожевав, сказал Ростислав Михайлович. — Я шел пальто купить. Захожу в комиссионку. Висит, несчастная. Никому не нужна. Купил, принес домой. Мать чуть не в слезы: у тебя же, говорит, пальто зимнего нет. Действительно нет. А эта — висит, пыль аккумулирует. Я погляжу на нее иной раз да как ударюсь плакать, а потом вспомню, что пальто зимнего нет, — смех берет. И главное: в шкаф не лезет, подлая, четыре метра в подоле.

— А что ж на пальто денег нет? Подработали бы где-нибудь…

— Вот и я думаю, — согласился он. — К вам на свидание шел…

— Это не свидание, — поправила Вита.

— …На несвидание, — согласился Ростислав Михайлович. — Иду, вижу объявление: требуются сторожа. Помимо зарплаты бесплатное обмундирование, переходящее в собственность. Цитирую.

— Прекрасно, — прокартавила Вита.

Ростислав Михайлович поднял голову от тарелки, взглянул на нее.

— Скажите «трактор».

— Тррактор, — сказал Вита. — Да ну вас! Чем чепуху городить, лучше включите. — Она ткнула вилкой в сторону магнитофона: — Я люблю Окуджаву.

И откинулась в кресле.

…Она допоздна просидела в мягком продавленном кресле. Пора было уходить.

— Ну, ладно, — сказала Вита, вставая. — Давайте послушаю вас напоследок. Объелась. — Она провела руками по животу: — Как вы считаете, я толстая?

— Гранд мадам бельфам, — прогундосил Ростислав Михайлович и достал из-под кровати напольные весы. — Прошу.

— Вы с ума сошли! — Вита отскочила от весов. — Я на них и в больнице-то не смотрю! Все врут! Холодильник бы лучше купили! — Она ногой задвинула весы под кровать. — Снимайте рубашку. — И вставила в уши пластмассовые наконечники фонендоскопа.

Ростислав Михайлович стянул свитер с дырой под мышкой и рубашку.

— Еще чуть — и прохудится, — устало улыбнулась Вита. — В сторожа надо. Фурункул? — спросила она, двигая фонендоскопом по его груди. Она всегда задавала вопросы, чтобы больной не очень зацикливался на прослушивании. — И тут? — Она ткнула пальцем в сморщенный шрамик на плече. — Поглубже… Спиной… И здесь… А-а, это же не фурункулы… Это из другой оперы…

— Этот — из Венской.

— Да-а… — рассеянно сказала Вита. — Черт, жалко, давление нельзя померить… Дела-то у вас не очень… — Она задумчиво посмотрела на Ростислава Михайловича, достала бланк, потерла переносицу. — Так, — Вита подняла указательный палец с перстнем, и буква «В», вытатуированная возле большого пальца, четко проступила сквозь загар. — Слушайте меня… Вы купите в аптеке…

— Подождите, — перебил ее Ростислав Михайлович. — Встаньте-ка на секунду.

— Зачем? — удивилась Вита, но встала.

Ростислав Михайлович обнял ее. Очень крепко обнял за плечи и поцеловал.

Вита легонько постучала его по плечу.

— Это еще что такое?! Ростислав Михайлович!.. Пустите! Я буду кричать!

— Кричите. Только потише, а то услышат, — серьезно сказал Ростислав Михайлович и снова поцеловал ее. И потянул куда-то…

«Господи!.. прическа помнется…»