и усталые ноги лошаденки скользили по деревянной мостовой. Кирпичов вдруг схватил извозчика за плечи и закричал:

— Стой!

Извозчик вздрогнул, потянул вожжи, и лошаденка его чуть не упала.

— Смотри! — указывая рукою на окна бывшего своего магазина, воскликнул Кирпичов. — Ты знаешь, — продолжал он торжественно и глубокомысленно, — ты знаешь, чей это магазин? Мой, мой! я весь дом займу под него… да! потомки мои будут торговать в нем; я своих наследников лишу всякого права закладывать или продавать его! Никакие козни врагов моих не сокрушат его!

Извозчик с удивлением слушал Кирпичова, сморкался, почесывал голову, пока тот ораторствовал.

— Ну, пошел! — сказал Кирпичов, устав говорить о будущем величии своего магазина.

Извозчик дернул вожжами, но лошадь не двигалась; он грозно замахал ими в воздухе, лошадь упорно оставалась на одном месте. Извозчик кричал, бранился и, рассердясь, ударил свою лошаденку. Сделав отчаянное усилие, проехала она два-три шага, слабые ноги скользнули, и она упала на деревянную мостовую. Глухой, стон вырвался из: груди извозчика, вожжи выпали из его рук; он как шальной глядел на растянувшуюся свою клячу, у которой бока высоко подымались от тяжелого дыхания, шея и морда вытянулись, и в глазах столько было страдания, что страшно было смотреть.

Кирпичов сошел с дрожек; только тут очнулся извозчик и с отчаянным плачем кинулся к нему.

— Батюшка, родной, пособи, обожди, я сейчас! Ах, господи, господи, грех какой! недаром я видел, что тебя у меня украли! — прислонясь к морде лошади, плачущим голосом проговорил извозчик и начал дрожащими руками разматывать хомут. Он тревожно глядел во все стороны, как будто думая сыскать себе помощи; но кругом было тихо и пусто. От волнения бедный ванька ничего не мог сделать; он кричал на лошадь, нукал: но она грустно и неподвижно лежала, слезливо глядя на своего хозяина. Кирпичов уже ушел далеко, размахивая руками. Извозчик ринулся догонять его. Он бежал, спотыкаясь, и задыхающимся голосом кричал:

— Барин, не погуби меня, отдай мне хоть деньги-то: ведь я бедный человек!

Кирпичов считал в ту минуту будущие свои доходы. Он с презрением подал извозчику десятирублевую ассигнацию и пошел дальше.

Извозчик кинулся к своей лошади, но, нагнувшись к ней, отскочил и остолбенел: кляча лежала с закрытыми глазами. Извозчик упал на свои оборванные дрожки и зарыдал. Долго оплакивал он свою кормилицу посреди большой улицы… Начали появляться прохожие. Они останавливались, равнодушно глядели на мертвую клячу, на извозчика, и продолжали свой путь…. случались и такие, которые, оглядев с участием околевшую лошадь, осыпали извозчика упреками:

— Ишь ведь, я думаю, лошадь не кормил, а теперь плачешь… лучше бы меньше вина пил!

Через час окоченелую лошаденку положили на роспуски, к которым привязали дрожки, и такая же измученная кляча, выбиваясь из сил, потащила ее с богатой улицы…

Извозчик шел за роспусками, бессмыссленно глядя на узду, снятую с бедной клячи…

Глава XI

Отец и сын

Кирпичов возвратился домой усталый. Он жил теперь за Тучковым мостом, в нижнем этаже старого и неуклюжего дома; квартира была бедная и тесная. Дети, пробужденные его приходом, пугливо спрятали головы в одеяло, потому что Кирпичов в минуты отчаяния был свиреп с ними; их плач казался ему живым упреком. Надежда Сергеевна, худая, с заплаканными глазами, радостно встретила своего мужа, которого всю ночь прождала, полная страху — не случилось ли чего с ним?

Кирпичов грубо отвечал на все вопросы жены и заперся в своей комнате. Он лег на постель и проглотил лепешку. Сны радужные часто сменялись дико-чудовищными, в которых всегда главную роль играл горбун…

Несколько дней не покидал Кирпичов своей комнаты, почти ничего не ел, да и нечего было: все ценное уже было продано; сбывалось предсказание горбуна: его жене и детям грозила голодная смерть! Несчастная мать бодрилась, но страшно было у ней на душе!

Вечером, сидя на диване, печально смотрела она на своих детей, спавших на ее коленях, — слезы бедной матери ручьями падали на их головки. По временам слышался хриплый кашель из темной комнаты, где лежал Кирпичов с мучительной головной болью и безотрадной тоской. Страшная действительность уже бессменно наполняла его мысли, — он испытывал невыносимые муки!

У него нет больше опиуму, чтоб прогнать мучительную действительность, у ней нет хлеба, чтоб накормить детей! Уже целый день собирается она итти к нему, уговорить его укрепиться духом, подумать о детях, достать денег. Но каждый раз становилось ей так страшно, что она ворочалась. Наконец, бережно переложив сонные головы детей с колен на диван, она взяла свечу и подошла к его двери; с минуту стояла в нерешимости, но оглянулась на спящих детей — и вошла, заслонив рукою свечу.

Кирпичов лежал на диване, уткнув лицо в подушку. Комната была печальная и холодная: из единственного окна виднелась мрачная даль, в которой едва заметными точками блестели фонари, отражаясь в рукаве Невы. Кроме дивана, на котором лежал Кирпичов, в комнате был стол, заложенный бумагами и счетами, да несколько стульев.

Жена сделала несмелый шаг к дивану; но ей, видно, не суждено было поговорить с своим мужем… и зачем? чтоб выслушать много малодушных жалоб, стонов отчаяния, даже, может быть, незаслуженных грубостей и упреков. Вдруг послышался скрип дверей в другой комнате. Она быстро кинулась туда — и остолбенела на пороге, пораженная испугом и удивлением.

В противоположных дверях стоял горбун! Он был бледен и дышал тяжело. Его платье все было забрызгано грязью. Он поклонился жене своего сына с видом непонятного ей смирения и умоляющим жестом подзывал ее к себе. Она заперла дверь к мужу и сказала с упреком:

— Зачем вы пришли? что вам нужно?

— Мне нужно видеть вашего мужа! — отвечал горбун, собираясь с силами.

— Моего мужа? на что вам его? чтоб опять вести в тюрьму? разве мало еще вы мучили нас?

Кирпичова теперь виделась с горбуном в первый раз со времени рокового переворота их дел. Гнев душил ее.

— Мне нужно его видеть! — умоляющим голосом сказал горбун.

— Смотрите! вот его дети, которых вы пустили по миру; они, может быть, скоро умрут с голоду, вместе с своим отцом; вы лучше уж тогда придите полюбоваться!

Надежда Сергеевна залилась слезами.

Горбун с ужасом оглядел комнату, в которой все носило печать нищеты, взглянул на спящих бледных малюток и, кинувшись к Кирпичовой, сказал растерзанным голосом:

— Пощадите! я пришел отдать вам все, что имею! неужели вы не видите на моем лице страданий, которые грызут меня? ради бога, пустите меня к нему, дайте мне с ним переговорить…