Он рыдал, как дитя.

Надежда Сергеевна глядела на него с удивлением; дети проснулись и, кинувшись к матери, тоже не спускали своих испуганных сонных глаз с плачущего горбуна.

— Я принес ему денег. Я все отдам ему; вы не будете ни в чем нуждаться, дайте мне только переговорить с ним! — всхлипывая, говорил горбун.

— Я спрошу его, желает ли он видеть вас? — сказала Надежда Сергеевна в недоумении.

Она тихо отворила дверь и сказала:

— Василий Матвеич, а Василий Матвеич! к тебе пришли, тебя желают видеть по делу!

Ответа не было.

— Не заснул ли он? — сказала она, оборотившись к горбуну. — Всю эту ночь он проходил по комнате. Василий Матвеич!

Опять нет ответа.

Горбун дрожал, напрягая слух.

Взяв свечу, осторожно вошла Надежда Сергеевна в темную комнату; дети держали ее за платье, горбун тоже следовал за нею. Диван, где недавно лежал Кирпичов, был пуст… Надежда Сергеевна вздрогнула; медленно стала обводить свечой комнату, — сырой, холодный ветер пахнул с улицы, зашевелил бумагами на письменном столе и чуть не задул свечу. Надежда Сергеевна дико вскрикнула и устремила глаза на окно. Яснее, чем прежде, вдали быстро бежала черная масса воды, местами озаренная дрожащими искрами. Кирпичова молча указала в раскрытое окно. По указанию матери, стоявшей с поднятой рукой, дети тоже стали смотреть в темную даль, где виднелась масса бегущей воды; посмотрел и горбун… Вдруг Надежда Сергеевна поставила на стол свечу, обхватила руками своих детей и сказала отчаянным и вместе грозным голосом, указывая на горбуна:

— Смотрите, дети, запомните его хорошенько! он, может быть, сделал вас сиротами!

Горбун помертвел.

— Как?.. что?.. — глухо проговорил он, пораженный ужасной догадкой, и с диким криком кинулся к окну.

Дети вскрикнули, когда он выскочил на улицу…

Уже несколько дней Кирпичов чувствовал нестерпимую тоску. Печальный голос жены, плач и лепет детей были ему пыткой, громко пробуждая давно спавшую совесть. Самые средства, которыми несколько дней поддерживал он в себе искусственную бодрость, способствовали конечному упадку духа. Нищета и позор в страшных картинах рисовались несчастному. Когда же, наконец, жена вошла в его комнату, отчаяние его достигло крайних пределов: он понял, зачем вошла жена, и знал, что должен будет отказать ей! И как только она воротилась, он вскочил, терзаемый всеми муками ада, и кинулся из окошка…

Теперь он шел скорыми неровными шагами по Т*** мосту. Низенькая, неуклюжая фигура не в дальнем расстоянии бежала за ним.

Кирпичов остановился на мосту и, облокотясь на перила, стал смотреть на широкую полосу воды. Был поздний вечер; прохожих не было; никто не тревожил его, не мешал ему предаваться страшным мыслям, слушать грозные вопли совести, которая твердила ему, что погубил он детей и жену, лишив их состояния, что им нечего есть, что умрут они с голоду. Спустя минуту низенькая фигура остановилась позади его и, закрыв руками лицо, простонала:

— Господи! помоги мне!

Кирпичов быстро повернулся. Нагнувшись к низенькой фигуре, он принужденно захохотал и произнес с иронической вежливостью:

— А! мое почтение, Борис Антоныч!

Горбун вздрогнул и, отняв руки от лица, сделал к Кирпичову умоляющее движение.

— Посмотри, посмотри на меня по-человечески! — сказал он рыдающим голосом. — Я больше не браг твой… не враг.

— Друг, закадышный, друг! — отвечал Кирпичов с диким хохотом. — Ха, ха, ха! засадил в тюрьму, обокрал… вот друга, так друга нашел я!

— Выслушай меня, ради всего, что у тебя есть дорогого, выслушай!

— Дорогого? что у меня теперь есть дорогого? — сказал Кирпичов. — Дорожат люди честью — ты у меня ее отнял… дорожат деньгами — ты тоже отнял их у меня! Я пустил по миру своих родных детей… слышишь ли ты, злодей? Я родных детей сделал нищими… понимаешь ли ты, можешь ли ты понять? Или не было у тебя детей? И хорошо! Не то они, верно, отреклись бы от такого отца, прокл…

— Погоди проклинать меня! — с ужасом перебил горбун, хватаясь за перила. — Ты не знаешь, кто стоит перед тобой!

— Как не знать? Борис Антоныч Добротин! как не знать мне его? он лишил меня всего состояния, он опозорил меня на всю Россию, даже и дети мои будут стыдиться, что имели такого отца! Как не знать мне его? — насмешливо повторял Кирпичов.

— Перестань, прошу тебя — перестань! ты сам отец, пойми же меня… ведь я твой отец! — в отчаянии вскрикнул горбун и кинулся было к Кирпичову.

Кирпичов отстранил его рукой.

— Какой отец и чей? — спросил он.

— Твой, твой! — поспешно отвечал горбун.

— У меня нет отца, я не знавал его. Бросил он меня! Отец! отец! Будь отец, он научил бы меня добру, не потерял бы я своей чести… На что мне теперь отец? все для меня в жизни кончено… я нищий, меня многие считают вором… зачем мне отец теперь?

— Меня обманули: мне сказали, что ты умер.

— Тебя не обманули: я точно умер… я никуда не гожусь теперь! Разве отец станет сажать сына в тюрьму? разве станет учить его делать то, чему ты меня научил? Ты лжешь! погубил меня да еще хочешь смеяться надо мной!

— Я тебе дам капитал, я уничтожу твои векселя, ты будешь жить по-прежнему… будешь богат… будешь гулять, — в отчаянии твердил горбун.

— Зачем ты сулишь мне деньги? я знаю тебя хорошо… да и что мне в них теперь? Я их имел: что же я сделал из них? а, что? Я бросал их тем, которые льстили мне, и, выгонял тех, кто молил помощи… что мне в той жизни, какую я вел? пьянство… да оно-то и погубило меня… Нет, ничего мне не надо! я век свой прожил словно как животное, прожил свои и чужие деньги, пустил по миру жену и детей. Я все сделал низкое и злое, что только может сделать человек! Так зачем мне еще деньги? чтоб опять поить и кормить льстецов да обсчитывать бедных и честных людей? Нет, уж кончено! не увидишь, не налюбуешься ты больше моим позором, моими черными делами… Нет, нет! — закричал Кирпичов и побежал по мосту.

Горбун кинулся за ним; он хватал его за шинель, кричал ему раздирающим голосом:

— Прости, прости своего отца!

— Отец! — с хохотом повторил Кирпичов. — Да, хорош отец!

И он пустился бежать еще шибче. Горбун бежал за ним, но силы изменили ему. Далеко опередивший его Кирпичов остановился у фонаря и крикнул горбуну:

— Смотри! вот что мне осталось делать! И он перешагнул через перила.

Горбун сделал над собой отчаянное усилие, подскочил к сыну и, схватив его за шинель, дико