— Стой! Кого несет нелегкая? Стой!

Явственно донесся громкий отклик:

— Едет посол великого князя Володимирского Дмитрия Ивановича Захарий Тютчев со товарищи к послу цареву мурзе Сарыхоже.

На опушке показался Семен Мелик. Шлем он снял, ехал с доверием, простоволосый. Не глядя на это, тверской воин кинул аркан. Но то ли тверич не научился еще у татар кидать аркан, то ли Семен был настороже, только петля аркана в воздухе встретилась с мечом и, рассеченная надвое, упала на землю. Меч у Мелика Фомкиной работы — булат!

В стане поднялся переполох. Сбегались воины, смотрели, как спокойно по трое в ряд ехали прямо к юрте посла москвичи. Важно приосанясь, сидел на седле Захар Тютчев. Перед ним Игнат Кремень вез небольшой стяг. Красное поле, белый конь были памятны Михайле Александровичу.

Князь стоял у юрты Сарыхожи заспанный, взлохмаченный, а Сарыхожа, видимо, еще и не ложился: бессонница мучила старого мурзу, и поговорить, поиздеваться над послами мятежника он был даже рад. Зато князь встревоженно бормотал:

— Гони его, мурза, гони в шею, гони, говорю тебе…

Сарыхоже надоело. Посол оскалился:

— Плетей захотел? Посла великого хана вздумал учить, ты, князек, в улусе ханском ханскою милостью сидящий! Ты заблудился в пустыне неведения и не видишь, что Митри–князь хочет прах боязни смыть влагой покорности. Поздно! Я возьму его дары, но он не уйдет o т расправы!

В десяти шагах Тютчев спешился, поклонился, коснувшись пальцами холодного песка, потом, прямо, без страха взглянув в глаза Сарыхожи, сказал:

— Великий князь Володимирский Дмитрий Иванович послал спросить о твоем здравии, царев посол мурза Сарыхожа.

Мурза про себя отметил: «Тверскому князю ни слова…»

Тютчев между тем говорил:

— Велел Дмитрий Иванович попенять тебя. Звал он тебя, посол, в Москву, дары припас, а ты не поехал. Что ж, на то твоя посольская воля, а дары прими, почто им зря в московских кладовых лежать.

Не успел мурза и глазом моргнуть, как москвичи разостлали пестрый ковер, на нем веером легли пять сороковичков соболей, а посредине оказался дубовый бочонок и деревянный ковш, украшенный тонкой резьбой.

Мурза метнул взглядом на дары, заворчал:

— Закон Магомета запрещает правоверным пить вино. Иль князю Московскому то не ведомо?

Тютчев не ждал перевода, ловким ударом выбил затычку, только чуть оглянулся на своих, тотчас Семен Мелик поднял бочонок, наполнил ковш с краями.

Захар, протянув его мурзе, сказал по–татарски:

— Мед столетний, Магомет о нем и не ведал, а ты отведай, и душа твоя возрадуется.

Сарыхожа медленно, нерешительно протянул руку к ковшу, но тут ему в локоть вцепился Михайло Александрович:

— Остановись! Погибнешь! Отрава в меде московском!

Тютчев в ответ сказал, как отрубил:

— Брехня! — и не спеша выпил весь ковш, провел рукой по усам, крякнул с таким смаком, что Сарыхожу проняло.

— Наливай!

Мелик и без переводчика понял. Нацедил ковш. Мурза выпил, облизнулся, а в руках у Тютчева была уже полная чара. Захар с поклоном поднес ее мурзе. Сарыхожа все еще хмуро взял чару, хотел выплеснуть мед под ноги, но тут Михайло Александрович с советом сунулся:

— Не пей!

Назло князю Сарыхожа выпил и чару. В голове начало шуметь, но обещанное веселье куда–то запропастилось. Мурза одинаково мрачно поглядывал и на московского посла и на Тверского князя. Чара, конечно, получше, чем деревянный ковш, но все равно дар не ахти какой — серебришко с цветной эмалью. Рука привычно тянулась к плети. Хотелось кого–то огреть без пощады, чтоб взвыл собакой. Кого? Князя, чтоб не бормотал на ухо, или посла, пусть не думает, что мурза Сарыхожа забыл, как его, ханского посла, во Владимир не пустили. Мурза поднял плеть и… наотмашь хватил татарина–переводчика. Тот взвыл. Мурза захохотал, затрясся всем телом, глядя, как переводчик на карачках уползает за юрту, а Тютчев, времени не теряя, поднес вторую чару, лучше первой, из массивного серебра с чернью, с врезанными в серебро золотыми нитями хитрого узора.

Мурза не стал задумываться, давясь смехом, вылил в глотку и эту чару. В глазах поплыло. Шагнул вперед, а шарахнуло в сторону. Оттолкнулся от князя Михайлы и плюхнулся на песок, повалился бы навзничь, но Захар услужливо поддержал, вкрадчиво принялся уговаривать.

— Поедем в Москву, мурза.

Сарыхожа хитро подмигнул одним глазом, забормотал свое:

— Хочу из золотой чары мед пить.

— Поедем в Москву, там и золотую чару получишь.

— Не поеду!

Михайло Александрович начал полегоньку отталкивать Захара от мурзы.

— Что, взял! Зря послу мед спаивал. Ужо на Москву мы вместе с послом пожалуем, тогда все тебе припомню, дай срок!

Мурза с явным интересом ждал, когда же князь Михайло с посланцем московским сцепятся, но Тютчев спокойно отступил на шаг, сказал с достоинством:

— Милости просим на Москву, княже. Для бодливых лбов кремлевские стены ой как хороши, — и, не обращая внимания на крик и угрозы князя Михайлы, обратился к Сарыхоже: — А ты, посол, не хочешь ехать к нам, не надо, была бы честь предложена, неволить грех. Пей во здравие медок из бочонка, а тверские меды пить остерегись, как бы со злости, что от Владимира ему оглобли поворотили, Тверской князь тебя не отравил.

Огрел Захар мурзу словами и давай гвоздить