8//22

…Вспоминались ему… клубные семейные вечера с лекциями и пивом. — Клубные вечера, куда рабочие и служащие приглашались вместе с семьей, широко пропагандировались в конце 20-х гг. в рамках антиалкогольной кампании, однако без большого успеха. «Рабочий приводит жену и детей в клуб в очень редких случаях, — пишет М. Кольцов. — Клуб просто не может вместить всех своих членов вместе с семьями». Частая тема юмора — семейные склоки и пьянство во время этих мероприятий. На одной из карикатур, с надписью «Семейный вечер в городском театре», изображена потасовка многочисленных супружеских пар. На рисунке «Семейный вечер в клубе» — у подъезда клуба выстроилась вереница карет… «скорой помощи». Другая карикатура озаглавлена «По-семейному»: «— Ты с ума сошел. В клубе жену бить… — Не мешай: вечер-то семейный». [Кольцов, Пустите в чайную (1928); Советский юмор, ИР 20.04.29; Кр 41.1928; Кр 20.1928; Б. Л., Семейный вечер, Бич 47.1927, и др.].

8//23

«В своих снах я увижу то, что мне будет приятно увидеть». — Человек, преследуемый снами на одну и ту же тему, фигурирует также в рассказах соавторов о городе Колоколамске — это обыватель Завитков, которому из ночи в ночь снятся партийные работники, кланяющиеся ему в пояс. Сновидения Завиткова становятся событием, скандализующим местное общество; каждое утро город ждет его пробуждения в надежде, что крамольные сны прекратились [Чу 05.1929].

Мотив тяжелых советских снов, вытесняющих приятные старые сны, появляется в рассказе П. Романова «Светлые сны» (1919). Вместо святых и угодников деревенские жители видят своего «председателя» с плеткой верхом на бревне и много других неприятных вещей.

Заказ снов — идея не новая. «Жаль, что [сны] нельзя заказывать», — мечтает герой С. Юшкевича [Леон Дрей, 201]. Выполняет заказы своих домашних на сны юный Иван Бабичев в «Зависти» Олеши. В «Жизнеописании С. А. Лососинова» С. Заяицкого один из персонажей, как Хворобьев, безуспешно пытается программировать свои сны: «…Заказал себе сон: благотворительный бал в Охотничьем клубе. И действительно приснился ему клуб, но вместо барышень сидели все полные генералы…» [II.9]. Ср. сон на тему «юбилей Сущевской пожарной части» выше, в примечании 7. На этой линии лежит и запись Ильфа, являющаяся зародышем главы о Хворобьеве: «Последнее утешение он хотел найти в снах, но даже сны стали современными и злободневными» [ИЗК, 230].

Тема заказываемых, предписываемых или редактируемых снов в связи с данной главой ЗТ посвящена статья А. К. Жолковского «Замятин, Оруэлл и Хворобьев: о снах нового типа», содержащая много интертекстуальных наблюдений. Там указаны параллели с «Невским проспектом», где художник Пискарев «бросается в постель», желая увидеть во сне прекрасную незнакомку в идеализированном виде; с «Селом Степанчиковым» Достоевского, где дворовый Фалалей видит каждую ночь «белого быка» вместо тех облагороженных снов, которых требует от него Фома Опискин, и ряд других. Сон, как и сумасшедший дом [см. ЗТ 16//13], есть последнее прибежище людей, взыскующих свободы, в условиях государственного контроля над умами — мысль, высказанная уже Г. Гейне [Германия, гл. 17].

В статье подчеркивается роль сна и сновидений как принципиально интимной, не поддающейся социальному контролю сферы душевной жизни, которой, однако, не удается избегнуть манипуляции и программирования в тоталитарных условиях, что показано в антиутопических произведениях, как «Мы» Е. Замятина, «1984» Дж. Оруэлла, «Прекрасный новый мир» О. Хаксли и др. Комическим вариантом этих антиутопий может считаться и история Хворобьева. Склонность соавторов к одновременному высмеиванию обеих авторитарных систем, советской и дореволюционной, сказывается в том, что «и лелеемые Хворобьевым «частные» ценности [которые он желает видеть во сне] суть бюрократические клише, только другой эпохи».

Автор статьи формулирует архетипический комплекс, обычно присутствующий в сюжетах с контролируемыми снами; в частности, жертва обычно ищет убежища в «Старом Доме», в общении со «Стариком», представляющим прежнее мышление, и при этом нередко оказывается в положении пассивного «Ребенка» или «Больного» перед лицом более сильного и циничного персонажа — «Инквизитора» или «Провокатора», — обладающего полным пониманием тоталитарной ситуации. В ЗТ 8 налицо эти элементы: «Старый Дом» — в виде загородного домика Хворобьева; «Старик» — в лице самого монархиста, который выполняет эту функцию по совместительству со своей ролью страдающего героя; «Инквизитор» («Провокатор») — в лице Бендера, обосновывающего неизбежность дурных снов существованием советской власти; наконец, приникая к плечу Остапа, ожидая от него избавления от советских снов, Хворобьев играет роль «Ребенка» / «Больного».

Другой мотив, представленный в хворобьевском эпизоде, роднит его с «Рассказом о гусаре-схимнике ****** [ДС12] — это «неудачаотшельничества». Хворобьев, как и граф Алексей Буланов, удалился от мира, желая жить в соответствии с потребностями своей души, однако советская реальность подвергает его жестоким искушениям (сны, как в ДС — клопы). Типичный момент многих повествований, в частности, плутовских, — встреча странствующего героя с отшельником [см.: Frenzel, Motive der Weltliteratur, 132, 139: Einsiedler], Обычно герой, набредший на хижину отшельника, получает от него тот или иной мудрый урок. Но у Ильфа и Петрова, как известно, все наоборот: сам отшельник нуждается в помощи и ожидает ее от своего посетителя. Вместе с историями о гусаре-схимнике [см. ДС 12//11] и о Вечном Жиде [см. ЗТ 27//5] данный эпизод романа образует издевательскую «трилогию» на тему о крушении и выворачивании наизнанку вековых архетипов перед лицом небывалой советской нови.

Хворобьевская глава напоминает также о посещении аргонавтами старца Финея, живущего в уединенном домике на морском берегу и мучимого гарпиями, которые похищают у него пищу (как у Хворобьева отнимается сон). Выслушав рассказ Финея, путешественники отгоняют гарпий [Аполлоний, Аргонавтика, песнь 2]; но Бендер, по тому же закону инверсии известных сюжетов, не в состоянии отогнать дурные сны («…в данный момент… у меня просто нет времени»). Другой образ того же мифологического цикла — Золотое Руно — появляется в последней главе романа [ЗТ 36//10].

8//24

Снилось ему, что он сидит в учрежденческом коридоре, освещенном керосиновой лампочкой… Он хочет бежать, но не может. — Реминисценция сна Гринева из «Капитанской дочки»: «Вижу, комната слабо освещена… Я хотел бежать… и не мог» [Жолковский, там же]. Та же характерная для сна невозможность тронуться с места — в «Евгении Онегине»: Татьяна силится бежать: / Нельзя никак… [5.XIX]

8//25

«Хворобьева нужно нагрузить!» — «Нагрузить, нагрузка» — неологизм, отмечаемый А. М. Селищевым: «Очередная работа партийца и партийки — это их нагрузка» [Язык революционной эпохи, 103]. Ср.: «Я нагружен на двести процентов до отказа общественной работой» [из селькоровских рукописей, в кн.: Меромский, Язык селькора, 91].

8//26

Ему, Хворобьеву, хотелось бы увидеть для начала царский выход из Успенского собора. — Ср. юбилейное фото: «Высочайший выход с Красного крыльца в Успенский собор» [Ни 25.05.13].

8//27