Анастасий, будучи миролюбивым человеком, совсем не желал вводить что-либо новое, тем более в церковный порядок. Он всеми способами стремился к тому, чтобы все церкви жили в мире и без смут и чтобы подданные пользовались глубоким покоем[1209].

Образ его мыслей можно охарактеризовать не как религиозное безразличие, а, скорее, по одному точному выражению, как беспристрастность. Поставив перед собой целью обеспечить единство и мир для Церкви и Империи, царь искренне возмущался, что кто-нибудь из римлян может быть подвергнут наказанию или иным неприятностям за свой образ мыслей. Отдавая себе отчет в невозможности объединить все восточные области, он все же до конца верил в «Энотикон» Зенона, искренне полагая, будто тот способен сохранить внешнее единство Кафолической Церкви. И если он заблуждался, то следует отнестись к нему снисходительно: перед Анастасием стояла задача, выполнение которой было не по плечу не только престарелому царю, но всему епископату того времени.

Его религиозную толерантность легко комментирует тот факт, что далеко не все ближнее окружение императора солидаризовалось с ним по вопросу Халкидона. Например, двоюродный брат царя Помпей и его жена Анастасия тяготели к восстановлению отношений с понтификом и во время ссылки Константинопольского патриарха Македония (495—511) поддерживали того деньгами. Как говорят, жена Помпея была ревностной защитницей Православия, равно как и жена полководца Ареобинда Юлиана.

Небезынтересно заметить, что Юлиана принадлежала к старинному римскому сенаторскому роду, кроме того она являлась дочерью императора Западной империи Олибрия и приходилась прямой наследницей Валентиниана III и св. Феодосия II. В 478 г. император Зенон хотел выдать ее замуж за готского короля Теодориха, но потом в силу неизвестных причин изменил свое решение, так Юлиана стала женой знатного гота Ареобинда. Для Юлианы следование Халкидону было устойчивой семейной традицией. Кроме того, на западный манер она искренне считала Римского папу главой Вселенской Церкви, а потому ни при каких обстоятельствах не допускала отход в сторону от «Томоса» папы св. Льва Великого[1210].

Вместе обе женщины – Юлиана и Помпея – состояли в переписке с Римом и посещали св. Савву, когда тот останавливался в Константинополе. На стороне Халкидона был и знаменитый Келер, близкий товарищ императора, под конец его царствования занимавший пост магистра оффиций[1211]. Но при этом умершая в 515 г. и впоследствии прославленная Кафолической Церковью верная сторонница Халкидонского Собора императрица св. Ариадна была помощником своему мужу во всех его начинаниях, включая вероисповедальную политику царя[1212].

Идея единства Церкви была в то время столь же распространена, как и идея политического единства всей Вселенной. Не говоря уже о том сопротивлении, которое оказывали императору сторонники Халкидона, многие христиане искренне переживали по поводу свершившегося раскола церквей и прекращения общения с Римом. Это тем более было неприятно национальной партии, которая только-только освободила Империю от варваров и считала себя обязанной напомнить остальным, что Империя родилась не на Востоке, а в Риме, и ее сроки – вечность, а не 150 лет от даты основания новой столицы[1213].

Была ли так очевидна ущербность «Энотикона» и православность Халкидона? Едва ли. Для нас, спустя полтора тысячелетия, кажется само собой разумеющимся, что Халкидон является великим Вселенским Собором со всеми вытекающими презумпциями истинности его определений, а «Энотикон» – шагом назад. Но мы нередко забываем, что этого знания христиане тех веков не имели, и Церковь переживала тяжелую борьбу по уяснению истины, которую Господь открыл через вселенский орос. «Умеренных» монофизитов (а «крайние» уже давно отъединились в то время от Кафолической Церкви) было никак не меньше, чем твердых халкидонитов, и их мнение и постоянные просьбы о поддержке не могли оставить царя равнодушным.

Представим себе, как человек того времени, привыкший к тому, что Сирийская и Египетская церкви являются апостольскими и древнейшими в мире, что именно из Александрии св. Афанасий Великий усмирял арианство, а св. Кирилл – несторианство, вдруг сталкивается с тем неприятным фактом, что его церковь признана еретической.

Согласимся, что моментально и полностью принять такую точку зрения мог только исключительный обыватель и, по-видимому, далеко не самый порядочный человек. В подавляющем большинстве случаев для рядовых мирян, слабо разбирающихся в догматических тонкостях, такое положение дел было изначально неприемлемо: кто может отказаться от своей истории, традиции, семьи и всего иного, что человеку дорого с детства, пусть и во имя высших целей?

Естественно, что самая обычная реакция на «нововведения» со стороны Константинополя рассматривалась как «греческие штучки», имевшие под собой замысел унизить древние кафедры, подчинить их себе. В Антиохии и Александрии, где среди населения греческий элемент отнюдь не доминировал численно, любая жесткая реакция непременно должна была перерасти в национально-религиозные движения, сепаратистские по своей сути. Поэтому император поддержал «Энотикон», позволяющий хоть как-то смягчить остроту ситуации и не создавать неразрешимых проблем во внутренней политике.

Однако здесь таилась опасность с другой стороны. Примирительная позиция императора, убежденность, что, сохраняя единство Церкви, он создает необходимые условия для устраивающей всех вероисповедальной формулы, встречала устойчивое сопротивление со стороны Римских епископов. Они решительно вмешивались в дела Востока, не всегда, мягко говоря, оглядываясь на фигуру императора. Смерть Зенона вдохнула новые надежды в сердца понтификов о скором достижении поставленной ими цели. Как только произошла коронация нового царя, послы из Рима, сенаторы Фауст и Ириней, являвшиеся одновременно представителями Теодориха Великого (!), предъявили императору Анастасию требование папы и короля исключить имя патриарха Акакия из диптихов.

Когда им в этом было отказано, папа Геласий I (492—496) обратился с посланием к епископам Иллирика, в котором призывал тех не подчиняться Константинополю, то есть императору. К сожалению, Рим зашел уже слишком далеко в упрочении собственной власти, и папа Геласий безапелляционно заявлял, что в «доме греков одни еретики». Геласий – далеко не «рядовой» понтифик, и образ его мыслей много повлиял на позднейшее папство. Имея хорошие отношения с Теодорихом Великим, чувствуя мощную поддержку остготов, папа нисколько не был озабочен растущим конфликтом между папским двором и царем. Последовательно оттесняя Константинополь, он вновь пытается вывести на первый план Александрию и Антиохию.