Умелой рукой Победоносцев умело расставляет акценты. В его формулировках присутствуют почти все элементы будущей официальной версии. Деятельность Достоевского оценивается в категориях государственной пользы, и его смерть трактуется как государственный ущерб.

Именно поэтому Победоносцев ожидает от правительства немедленных действий – на первый случай, благотворительного характера. «Он был беден, – продолжает автор письма, – и ничего не оставил, кроме книг. Семейство его в нужде. Сейчас пишу к графу Лорис-Меликову и прошу доложить, не соизволит ли Государь Император принять участие. Не подкрепите ли, Ваше Высочество, это ходатайство. Вы знали и ценили покойного Достоевского по его сочинениям, которые останутся навсегда памятником великого русского таланта»[1377].

Победоносцев спешит подтолкнуть власть: он прекрасно понимает, что безучастность правительства была бы в настоящий момент серьёзным политическим просчётом.

Наследник цесаревич отозвался немедля:

29 января 1881

Очень и очень сожалею о смерти бедного Достоевского, это большая потеря и положительно никто его не заменит.

Гр. Лорис-Меликов уже докладывал сегодня утром государю об этом и просил разрешения материально помочь семейству Достоевского.

А[1378]

Победоносцев недооценил государственную мудрость графа Михаила Тариеловича: необходимые действия уже предпринимались. Правда, отыскивается ещё одно лицо, склонное приписать себе эту заслугу.

28 сентября 1899 года Суворин записал в дневнике: «Я помню, какое впечатление произвела моя статья, без подписи, о смерти Достоевского. Я называл его “учителем”. Лорис-Меликов, как рассказывал А. А. Скальковский, тотчас поехал к Государю и выхлопотал пенсию вдове»[1379].

Суворин имеет в виду свой некролог в «Новом времени» от 29 января. Возможно, статья действительно произвела впечатление. Как бы там ни было, деньги на похороны ассигнуются – очевидно, из фондов Министерства внутренних дел. Затем – надо признать, очень оперативно – срабатывают другие части государственного механизма. В тот же день Лорис-Меликов письменно обращается к министру финансов А. А. Абазе – не сочтёт ли тот возможным «спросить всемилостивейшее Государя Императора соизволение на производство вдове Достоевского пожизненной пенсии в размере двух тысяч рублей в год из сумм Государственного казначейства»[1380]. И уже на следующий день, 30 января, на дневную панихиду в Кузнечный приезжает начальник Главного управления по делам печати гофмейстер Н. С. Абаза и вручает вдове документ следующего содержания:

Милостивая государыня Анна Григорьевна!

Государь Император в 30-й день сего января Всемилостивейше повелеть соизволил: во внимание услуг, оказанных покойным супругом Вашим русской литературе, в которой он занимал одно из самых почётных мест, производить Вам, Милостивая Государыня, нераздельно с детьми, пенсию в размере двух тысяч рублей в год.

Прошу Вас принять уверения в совершенном почтении и искренней преданности,

А. Абаза 30 января 1881 г.[1381]

Письмо было подписано министром финансов (родственником Н. С. Абазы).

Анна Григорьевна говорит, что она тотчас поспешила в кабинет мужа, чтобы порадовать его доброй вестью, и, только войдя в комнату, вспомнила и горько заплакала[1382].

Хорошо осведомлённый генерал А. А. Киреев 31 января записал в дневнике: «Знаменательно, что Победоносцев уведомил о смерти Лориса, этот доложил Государю, представление о пенсии сделал Абаза, где же во всём этом Сабуров? Он ко всему этому непричастен»[1383].

Действительно, всё это совершается помимо министра народного просвещения. Достоевский не числится по ведомству Сабурова. Автора «Дневника писателя» спешат включить в иерархию не столько культурных, сколько официально-государственных ценностей.

Видимо, запомнился урок 1837 года. Тогда впервые смерть русского писателя сделалась событием. Власть была раздражена и напугана. Прессе приказали молчать, отпевание произошло не там, где первоначально задумывалось, и покойника украдкой, по-воровски спровадили из Петербурга. Но Николай I даже из этой, бросавшей тень на него лично смерти сумел извлечь некоторый моральный капитал: толки об августейших благодеяниях (пенсия вдове и детям Пушкина, уплата его долгов и т. д.) перешли в потомство. Теперь, спустя почти полвека, правительство тем более не могло не сознавать, что его равнодушие выглядело бы просто неприличным. И, наоборот, публично явленное высочайшее участие – беспроигрышный ход в столь ответственный исторический момент[1384].