Решение это в некотором смысле было беспрецедентным.

Из числа русских литераторов пенсии назначались за Пушкина и за Карамзина: и тот и другой состояли на государственной службе. Достоевский был первым писателем, чьи литературные заслуги признавались, так сказать, сами по себе. Пенсия «производилась» вдове и детям частного человека. Впервые удостоверялось, что признание отечества можно заслужить не только на поприще государственном.

В правительственной реакции на смерть Достоевского можно усмотреть два важных момента.

Во-первых, официальные круги публично отдают дань уважения писателю. Литература берётся в расчёт как реальная историческая сила. Русский абсолютизм желает выглядеть просвещённым.

Во-вторых, правительство пытается перехватить общественную инициативу. Для него крайне важно, чтобы те, кто идёт проститься с покойным, шли бы ко гробу человека, осознавшего заблуждения молодости и добровольно разделившего с властью её нравственный труд.

Правительство имеет и более далёкий прицел: похоронив Достоевского как «своего», предъявить законные права на его духовное наследство, «застолбить» за ним выгодное, с точки зрения господствующих идеологических сил, место в будущей духовной борьбе. Смерть и похороны – хороший повод для закрепления официальной легенды.

Здесь важно всё: и где будет могила, и кто будет хоронить.

Торг вокруг могилы

«В течение дня 29 января, – пишет Анна Григорьевна, – многие спрашивали меня, где будет похоронен Фёдор Михайлович? Помня, что при погребении Некрасова Фёдору Михайловичу понравилось кладбище Новодевичьего монастыря, я решила похоронить его там»[1385].

Тогда, проводив Некрасова, он сказал: «Когда я умру, Аня, похорони меня здесь или где хочешь, но запомни, не хорони меня на Волковом кладбище, на Литераторских мостках. Не хочу я лежать между моими врагами, довольно я натерпелся от них при жизни!»[1386][1387].

Он хочет лежать рядом с Некрасовым – ближайшим другом его литературных «врагов»; с Некрасовым – вождём направления, ему, Достоевскому, глубоко чуждого. Он не желает лежать рядом с «теоретиками»: он предпочитает поэта.

Анна Григорьевна не любила таких мрачных разговоров. Она постаралась обратить всё в шутку: сказала, что похоронит его в Александро-Невской лавре, месте почётном и привилегированном. Он засмеялся и возразил, что там хоронят только генералов от инфантерии.

Дочь Любовь Фёдоровна так передаёт дальнейший диалог:

«– Так что же. Разве ты не генерал от литературы? Ты имеешь право быть похороненным около них. Какие чудные похороны я тебе устрою. Архиепископы будут служить по тебе заупокойную обедню, митрополичий хор будет петь. Огромная толпа будет провожать твой гроб, и, когда шествие приблизится к Лавре, монахи выйдут навстречу тебе.

– Они делают это только для царей, – сказал отец, которого забавляли предсказания его жены.

– Они сделают это и для тебя. О, у тебя будут чудесные похороны…»[1388]

Теперь Анна Григорьевна вспомнила этот давний разговор. Конечно, она не собиралась осуществлять своей шутливой угрозы: Александро-Невская лавра была не по чину, да и не по карману. Она командировала брата, И. Г. Сниткина, и зятя, П. Г. Сватковского (мужа покойной сестры), в Новодевичий монастырь – чтобы приобрести место: возможно ближе к могиле Некрасова. Взрослые захватили с собой детей – прогулка в санях была им полезна.

«…Вернулся зять, – пишет Анна Григорьевна, – и заявил, что игуменья монастыря предъявила какие-то затруднения по поводу выбранного моею дочерью места, а потому покупка могилы отложена до завтра»[1389].

Анна Григорьевна прекрасно знает, о каких «затруднениях» идёт речь, но пишет об этом глухо, не вдаваясь в подробности. Любовь Фёдоровна, присутствовавшая при переговорах, вносит в рассказ матери важные дополнения.

Когда посетители изложили настоятельнице монастыря (монастырь был женский) желание Достоевского покоиться в его стенах и присовокупили, что семья хотела бы осуществить это желание не за столь высокую плату (были захвачены с собой все наличные деньги), игуменья «сделала презрительную мину»: «Мы, монахини, не принадлежим больше миру, – возразила она холодно, – и ваши знаменитости не имеют в наших глазах никакого значения. У нас установленные цены на могилы, и мы не можем их изменить для кого бы то ни было».

Таких денег у Достоевских не было (вот когда могло вспомниться непринятое погребальное пособие!). Просьба разрешить внести сумму по частям была с негодованием отвергнута. «Не оставалось ничего больше, как встать и распрощаться с этой ростовщицей в монашеском одеянии»[1390], – заключает Любовь Фёдоровна.

Между тем 30 января газета «Порядок» сообщила, что тело будет завтра перенесено в ближайшую от дома Владимирскую церковь (Достоевский любил селиться в угловых домах – так, чтобы окна непременно выходили на какой-нибудь храм). «Место погребения ещё не определено»[1391], – осторожно добавляла газета.

Газета «Минута» (издание полубульварного пошиба) оказалась более информированной. В тот же день, 30 января, она воспроизводит на своих страницах следующий диалог:

«Я обратился к полицейскому приставу:

– Когда назначено погребение?

– Завтра будет вынос во Владимирскую церковь, а в воскресенье – погребение в Новодевичьем монастыре, – любезно отвечал мне он»[1392].

Любезность пристава Надежина (а это, надо полагать, именно наш знакомый) не уступает его осведомлённости. А также – его выносливости. Ибо в последнюю неделю приставу 2-й Московской части пришлось изрядно потрудиться: руководить обысками и засадами в доме № 5/2, составлять отчёты и протоколы, а теперь ещё следить за порядком в толпе, осаждающей всё тот же беспокойный дом. Когда он отдыхал? Он любезно отвечает корреспонденту, и его ответ попадает в газеты, но, увы, сообщаемая им информация уже устарела.

Достоевского не перенесут во Владимирскую церковь и не похоронят в Новодевичьем монастыре.