пленный, съежившись и втянув голову в собачий воротник, скалил длинные, как у лошади, зубы, не то улыбаясь, не то морщась от холода.

Толпа все плотнее и плотнее теснилась вокруг японцев, однако не было ни криков, ни суеты. Люди молчали, словно в напряжении всех сил совершая какое-то важное и очень трудное дело. И лица людей удивительно были похожи одно на другое — те же нахмуренные брови, те же сомкнутые рты и тот же прищур ввалившихся глаз.

— Они их убьют, — сказал Никита подъехавшему Фоме. — Они их убьют…

— А ты не встревай, — сказал Фома, исподлобья глядя на японцев. — Народ судит… По заслугам вору и мука…

— Зачем же так… — повторил Никита и тут увидел протиснувшегося к японцам инвалида на деревянной клюшке.

Шагнув вперед и вонзив клюшку в снег, инвалид остановился, точно вдруг повстречавшись с глазу на глаз с давними ненавистными врагами, потом повел плечом, откинулся, и костыль его взлетел в воздух.

— Бей! — закричал инвалид и ударил костылем маленького японца.

Японец схватился за голову и упал на колено. Толпа хлынула, соединилась, раздался общий хриповатый вздох, как будто люди с натугой подняли на плечи стопудовый кряж, и все смешалось в мелькании голов и рук.

Никита обернулся, но не нашел рядом разведчиков. Они были уже в толпе. Нехватов что-то кричал, подняв руку, но Никита не расслышал его слов. Кровь ударила ему в голову, в ушах шумело. Он чувствовал, что нужно что-то делать, как-то остановить самосуд, но как — не знал. Он рванул поводья и послал жеребчика вперед.

— Эй! — крикнул Никита и тут услышал, как эхо собственных мыслей, другой крик:

— Остановитесь! Остановитесь, мужики! Опомнитесь!.. Что делаете…

Никита еще не видел Полунина, но узнал его голос и сам, не слыша себя, закричал:

— Остановитесь! Остановитесь! Остановитесь!

Жеребчик врезался в толпу и грудью напирал на людей. И вдруг Никита почувствовал, что толпа подалась назад, и в кольце людей снова увидел японцев: маленький поднимался на ноги, другие стояли неподвижно, и шапка длиннозубого валялась у него под ногами на снегу.

Потом Никита увидел Полунина. Разрывая кольцо крестьян, он пробирался к пленным. За ним, возвышаясь над толпой на целую голову, проталкивался Хвало и, работая плечами, проламывал себе дорогу Матрос.

— Зачем бить собрались? — сказал Полунин, обернувшись к толпе. — Пленных? Зачем?

— Они нас не милуют, — сказал кто-то. — Вон что с подозерскими мужиками сотворили… Коли не видал, товарищ комиссар, погляди у церковной ограды в санях…

— Видел, — сказал Полунин. — Только откуда ты знаешь, что это они сотворили?

— А, может, и они… Одного поля ягода…

— И на одном поле ягоды разные бывают, — сказал Полунин.

Крестьяне молчали, пряча глаза.

— Разобраться нужно, — сказал Полунин. — Судить судом будем, а не самосудом. На самосуд ни у кого права нет.

21

И суд начался. Судили здесь же, возле церковной ограды, неподалеку от розвальней, в которых лежали убитые.

Разведчики спешились и, держа лошадей в поводу, выстроились в стороне. И здесь Никита снова увидел Нехватова. Он стоял на самом левом фланге и, положив руку на шею коня, понуро опустившего голову к земле, с напускным спокойствием смотрел куда-то вдаль на синеющие леса.

Японцев подвели поближе к подводе.

— Глядите, — сказал Полунин. — Вот они дела ваши и ваших друзей. Глядите…

Японские солдаты посмотрели на трупы, переглянулись и враз затрясли головами.

— Отказываются, — сказал кто-то в толпе. — Мол, ничего не знаем, наша хата с краю…

И другой прибавил:

— Теперь откажешься…

Японцы все трясли головами и разводили в стороны руки, стараясь показать, что они не причастны к убийству и что они ничего не знают.

— Глядите, — повторил Полунин и указал на трупы. — Лучше глядите, зорчее… Вы или не вы их казнили, это все равно — ваша армия. Кто бы из вас ни казнил, вы все в ответе.

Японцы морщили лбы, часто-часто мигали и щурились, силясь хоть что-нибудь понять из слов Полунина. Они и так уже были испуганы, а теперь перепугались еще больше, увидав трупы подозерских крестьян. Они то косились на подводу у церковной ограды, то в оцепенении глядели на Полунина пустым рассеянным взглядом, может быть, силясь угадать, какую казнь готовит им этот рассерженный огромный человек, в два их обхвата, человек с широкой красной лентой на шапке.

И этот пустой рассеянный взгляд пленных подсказал Полунину, что японцы не понимают ни одного его слова и что говорит он только для крестьян. Он ближе шагнул к японцам и, стараясь быть понятым ими, заговорил так, как взрослые часто говорят с детьми, подражая их лепету и коверкая слова, будто исковерканные слова становятся детям понятнее. Он не замечал наивности своего приема и говорил горячо, жестами помогая выразительности слов.

— Твоя зачем сюда ходи? Зачем? Твоя кто сюда послал, кто? Твоя помещика, твоя капиталиста, твоя капитана… Кого твоя убивай? Русский крестьянин, русский рабочий убивай… За что убивай? За революцию… За  р е в о л ю ц и ю…

Говорить, коверкая слова, Полунину было непривычно и трудно. Лицо у него раскраснелось, и кожа на лбу пошла крутыми морщинами. Никита, слушая его, невольно тоже морщил лоб и ощущал в горле надсаду, словно самому ему приходилось выкрикивать исковерканные шершавые слова.

— За что твоя убивай? — говорил Полунин, теперь обращаясь почему-то только к маленькому японцу, который с окаменевшим бесстрастным лицом, не отрываясь, глядел на него. — Разве мы — русские рабочие и крестьяне — тебе враги? Враги? Кто тебе враг? Твоя капиталиста, твоя капитана тебе враг. Самурай… — вдруг воскликнул Полунин, вспомнив подходящее