Я кивнул:

— Да, есть.

— Когда мы говорили о деревьях, растущих из стен, ты сказал, что Исчезнувшие люди строили лучше, чем мы.

— По крайней мере, лучше, чем мы сейчас.

— Значит, то место на острове опустело очень давно.

Я попытался прочитать его взгляд, как он попытался прочитать мой — попытался узнать, как много он знает, и догадаться, о чем он догадывается.

— А что с ними случилось?

Я уставился на болото. Это длилось не более нескольких секунд, но передо мной, казалось, встал весь Виток красного солнца: голодный, злобный омофаг; кладбищенские ворота, сквозь которые просачивались клочья тумана, словно заблудшие духи; глупый, суровый стражник перед ними, представлявший нашу единственную надежду на лечение Ригоглио и правосудие.

Конечно, мы не говорили все сразу, хотя это должно было показаться именно так. Сам Ригоглио был почти слишком слаб, чтобы говорить, кучер почти не разговаривал с тех пор, как мы приехали, и, мне кажется, Эко и Терцо держались спокойно. Шкура и Джали тоже, возможно, но Мора, Сфидо и я болтали как обезьяны.

Стражник, казалось, не слышал ничего из того, что мы говорили, но направил на меня свое длинное оружие, которое не было ни пикой, ни копьем, хотя напоминало оба:

— Вы, что, палач?

— Что?

— Я спрашиваю, вы, что, палач? Вы состоите в их гильдии? — Он дернул головой, указывая на что-то более далекое, чем кладбище, камни которого покрывали широкий склон холма позади него.

Я сказал «Нет» не столько для того, чтобы отрицать это, сколько потому, что не понял его.

— Башня Матачинов?

Я покачал головой и сказал, что никогда не слышал о таком месте.

— У вас есть этот меч, — он указал на него, — и эта одежда.

— Да, но я здесь чужой.

— Дуко ударили ножом, — сказал Морелло и выразительным жестом указал на рану. — Мы перевязали его, но он потерял слишком много крови.

Охранник кивнул; если он и понял, то по его лицу этого не было видно.

— Ему нужен врач, — заявила Мора.

— Или тюремщики, у которых хватит ума позволить ему умереть, — добавил Сфидо.

Морелло возмутился, и Шкура встал между ними.

— Если наш Дуко умрет, он тоже умрет! — выпалил полковник Терцо и бросил на омофага взгляд, полный ядовитой ненависти.

Глаза Моры вспыхнули:

— Ты здесь не начальник!

— Тогда свяжи мне руки и сама неси Ригоглио. Я говорю, что, если Ригоглио умрет, он умрет!

Эко зарычал. Его рука легла на рукоятку меча.

— Я скорее отпущу его, — сердито сказала Мора Терцо, — чем позволю тебе убить его. Я скорее верну ему его нож и позволю ему убить тебя.

Охранник крикнул, требуя тишины, Орев каркнул: «Нет речь!» — и Джали захихикала.

— Никто никого не убивает. — Охранник направил свое странное оружие на омофага. — Пока я не отдам приказ.

— Хорошо сказано, — сказал я ему.

— А вы... где ваш меч?

Я показал ему пустые руки:

— У меня его нет.

Ригоглио поднял свою большую голову, как будто она была слишком тяжелой для него:

— Наш друг — колдун, стрего. Как видите.

— Давайте на этом закончим! — Охранник поманил Джали к себе. — Ты с ними?

— Хочешь, чтобы я была?

Он уставился на нее, словно не в силах придумать ответ, и выругался монотонным шепотом.

— Нет смерть! — Орев разговаривал с Ригоглио, и я наклонился, чтобы послушать его, понимая, что Орев услышал что-то, чего не слышал я.

— Не надо меня жалеть, Инканто. — Я едва мог разобрать слова. — Мне уже всё равно.

Сфидо спросил меня:

— Разве вы не можете вдохнуть в него новую жизнь?

Я снова покачал головой:

— Я уже пытался. Я думал, вы хотите его смерти.

— Да. Но я хочу, чтобы он встал перед стеной и ему вышибли мозги.

Охранник снял свой военный плащ и отдал его Джали:

— Надень его. Надень его сейчас же.

— Красный — хороший, волнующий цвет, не так ли? — Она накинула его на плечи и широко расправила, поставив одну ногу на цыпочки и согнув колено. — Ты можешь сделать для меня зеркало, Раджан?

— Может быть, могу, — сказал я ей. — Но не буду.

— Тебе и не нужно. Я вижу свое отражение в его глазах. Можешь посмотреть, — сказала она охраннику. — Вперед. Можешь даже потрогать меня, если ты милый.

На мгновение я испугался, что Шкура может выстрелить в него. Вместо этого его голос вывел меня из задумчивости:

— Отец?

— Да. Что это?

С болота поднимался туман, похожий на тот, который поднялся с реки, когда в тот вечер в Витке стало холодно. Я вспомнил, как Крапива видела призраков, поднимающихся из озера Лимна в то последнее лето, когда они с родителями отдыхали там.

— О чем ты думал, Отец?

— Туманы и дымка. Они почти так же нематериальны, как тени, Шкура. И все же они могут соединить наши переживания железными узами.

Проследив за моим взглядом, он тоже посмотрел на болото. Там пролетела одинокая птица, и на мгновение мне показалось, что это Орев, но она полетела дальше, намереваясь, как и я, вернуться в свое гнездо.

— Был белый морской туман, — сказал я Шкуре, — гораздо более густой, чем этот, когда мы с Крайтом отправились на баркасе искать Саргасс.

— А это еще кто?

— Певица, которую мы с полковником Терцо иногда слышим.

Он снова замолчал, и я тоже, вспоминая ласки двух губ и одной руки.

Наконец:

— Отец, могу я задать тебе важный вопрос?

— Конечно.

— Тебе он покажется довольно глупым. Возможно, так и будет. Но для меня это все равно важно.

— Я понимаю, сынок.

— Когда... иногда ты ведешь себя так, будто мои вопросы не очень важны.

Я кивнул:

— Иногда ты спрашиваешь меня просто из любопытства или когда я погружен в другие мысли. У меня есть претензии к тебе, Шкура, так же как и у тебя ко мне. Возможно, нам следует быть более терпимыми друг к другу.

— Я постараюсь. Вот мой вопрос, Отец. Когда ты был в моем возрасте, ты понимал, в каком витке живешь? Что ты живешь в Витке длинного солнца?

— Когда я был в твоем возрасте, Шкура, я уже не жил там. Твоя мать и я были женаты, родился твой брат Сухожилие, и мы были здесь, на Синей. — Воспоминания о борьбе и отчаянии вытеснили золотые дни. — Мы еще не жили на Ящерице, но были здесь.