Претор Луций Лициний Мурена, человек более известный тем, что разводил пресноводных угрей для праздничного стола, нежели своей политической деятельностью, внес такое предложение: пусть палата решит вопрос о возвращении сосланных комиссией Вария.

— Мы предоставляем гражданство половине Италии, в то время как люди, осужденные за поддержку этой меры, все еще лишены гражданства! — выкрикнул Мурена с воодушевлением. — Пора им вернуться домой. Они — как раз те римляне, которые нам нужны!

Публий Сульпиций вскочил со скамьи трибунов и повернулся к креслу консула:

— Можно мне сказать, Луций Корнелий?

— Говори, Публий Сульпиций.

— Я был очень хорошим другом Марка Ливия Друза, хотя никогда не желал предоставления гражданства италикам. Тем не менее я осуждал методы, которыми Квинт Варий проводил свои судилища, и все мы должны спросить себя, скольких людей он осудил всего лишь из-за своей к ним личной неприязни. Но фактом остается и то, что его суд был законно создан и проводил свои решения в соответствии с законом. В настоящее время этот суд все еще функционирует, хотя и с противоположной целью. Это единственный действующий суд. Это — законно созданное учреждение, и его решения должны признаваться. Поэтому я заявляю: если в палате будут предприняты попытки возвратить любого из людей, осужденных комиссией Вария, я воспользуюсь своим правом вето.

— Также и я, — сказал Публий Антистий.

— Сядь, Луций Лициний Мурена, — мягко попросил Сулла.

Мурена сел, подавленный, и вскоре после этого палата завершила свое первое заседание, проходившее под председательством консула Суллы.

Когда Сулла выходил из здания Сената, его задержал Помпей Страбон.

— Можно тебя на пару слов, Луций Корнелий?

— Разумеется, — сердечно отозвался Сулла, рассчитывая на более длительный разговор; он заметил, что Марий прячется, ожидая его, а он не хотел иметь никаких дел с Марием, хотя знал, что не сможет отделаться от него без весомой причины.

— Как только ты урегулируешь финансовые дела Рима в удовлетворяющей тебя степени, — произнес Помпей Страбон своим бесцветным, но угрожающим голосом, — я полагаю, ты займешься распределением командных постов в этой войне.

— Да, Гней Помпей, я надеюсь, что доберусь и до этих вопросов. Думаю, что согласно правилам они должны были бы обсуждаться вчера, когда палата утверждала наместников провинций, но — как ты вероятно понял из моей сегодняшней речи — я рассматриваю этот конфликт как гражданскую войну и хотел бы, чтобы командные посты обсуждались на очередном заседании.

— О, конечно, я принимаю твою точку зрения, — ответил Помпей Страбон тоном человека, скорее не разбирающегося в протоколе, нежели смущенного глупостью своего вопроса.

— Так в чем же дело? — вежливо осведомился Сулла, краем глаза заметив, что Марий наконец удаляется. Он тащился прочь в компании юного Цезаря — мальчишка терпеливо ждал старика возле дверей.

— Если я возьму войска Публия Сульпиция, прибывшие из Италийской Галлии в позапрошлом году, а также войска Секста Юлия, привезенные из Африки, то у меня будет десять полных легионов, — объяснил Помпей Страбон. — Я уверен, ты поймешь меня, Луций Корнелий, поскольку, думаю, ты сам находишься в таком же положении: большинству моих легионов не платили жалования в течение года.

Уголки рта Суллы опустились в горькой усмешке:

— Я понимаю, что ты имеешь в виду, Гней Помпей!

— Сейчас я в какой-то степени аннулировал этот долг, Луций Корнелий. Солдаты получили все, что нашлось в Аскуле, от мебели до бронзовых монет. Одежду, женские безделушки, всякие мелочи, вплоть до последней лампы. Это их обрадовало. Случалось, я и прежде мог дать им разную ерунду, которую они полностью заслужили. Но такого достаточно лишь для простых солдат. И это только один способ, которым я воспользовался, чтобы возместить долг. — Помпей помолчал и добавил: — Но другой способ касается меня лично.

— В самом деле?

— Четыре легиона из этих десяти — мои. Они набраны из моих поместий в Северном Пицене и Южной Умбрии, и все до последнего солдата являются моими клиентами. Поэтому они не надеются, что им заплатят больше, чем они ожидали получить от Рима. Они довольствуются тем, что им удастся собрать самим.

Сулла посмотрел настороженно:

— Продолжай!

— Теперь, — задумчиво сказал Помпей Страбон, потирая подбородок своей огромной правой рукой, — я, пожалуй, доволен ходом дел. Хотя некоторые вещи изменятся, потому что я больше не являюсь консулом.

— Какие же это вещи, Гней Помпей?

— Прежде всего мне нужны проконсульские полномочия. И утверждение моего командования на севере. — Рука, которой он ласкал свою челюсть, теперь описала широкий круг. — Все остальное — твое, Луций Корнелий. Мне это не нужно. Все, чего я хочу, — это мой собственный уголок нашего любимого романского мира: Пицен и Умбрию.

— В обмен на них ты не пошлешь в казначейство счет на жалование своим четырем легионам и урежешь счет, который отправишь на остальные шесть из десяти?

— Ты хорошо умеешь считать, Луций Корнелий.

— Сделка состоялась, Гней Помпей! — протянул руку Сулла. — А то я собирался отдать Пицен и Умбрию Сатурнину, если бы оказалось, что Рим не в состоянии найти денег на жалование десяти легионам.

— О, только не Сатурнину, хоть он и родом из Пицена! Я присмотрю за моими легионами гораздо лучше, чем это сделал бы он.

— Я в этом уверен, Гней Помпей.

Поэтому когда в палате встал вопрос о распределении командных должностей на заключительном этапе войны против италиков, Помпей Страбон получил все, что хотел, без единого слова возражения со стороны консула, увенчанного венцом из трав. Не последовало возражений вообще ни с чьей стороны. Сулла провел тщательную обработку сенаторов. Хотя Помпей Страбон не был человеком, похожим на Суллу, — он не обладал ни тонкостью, ни изощренностью, — его считали опасным, как загнанный медведь, и беспощадным, как восточный деспот. И в самом деле, он обладал немалым сходством и с тем, и с другим. Весть о его деяниях в Аскуле просочилась в Рим путем столь же новым, сколь неожиданным. Восемнадцатилетний контубернал по имени Марк Туллий Цицерон написал отчет о них в письме к одному из двух оставшихся в живых своих наставников, Квинту Муцию Сцеволе, и Сцевола не стал молчать, хотя его высказывания относились больше к литературным достоинствам письма, чем к мерзкому и чудовищному поведению Помпея Страбона.

— Блестяще! — так оценил письмо Сцевола и добавил: — Чего еще можно ожидать от такого мясника-потрошителя? — но это уже относилось к содержанию письма.

Хотя Сулла сохранил за собой верховное командование на южном и центральном театре военных действий, реальное руководство на юге перешло к Метеллу Пию Поросенку. Гай Косконий покинул действительную службу из-за воспаления небольшой раны. Вторым по старшинству у Поросенка стал Мамерк Эмилий Лепид Ливиан, который был избран квестором и оставил службу. Поскольку Публий Габиний был убит, а его младший брат Авл — слишком молод, чтобы поставить его командующим, Лукания перешла к Гнею Папирию Карбону, что всем показалось превосходным выбором.