разговаривать. Обескураженный поведением Паркера, но все еще не расставшийся с мыслью о том, что он может сделать что — то полезное для Элвиса, Хаски сел и написал по своему почину тридцатистраничный сценарий, вращающийся вокруг бывшего агента ЦРУ, теперь руководящего школой карате, который решает отомстить за смерть друга, разоблаченного и убитого торговцем наркотиков. По мнению Хаски, роль старого бойца, который неохотно оставляет свою тихую жизнь и в последний раз проявляет себя, идеально подходила для Элвиса, и он отвез сценарий Джерри, который оставил его в спальне Элвиса. «Однако я никогда больше ничего не слышал о нем, если не считать того, что позже Элвис, как мне говорили, пошел в другом направлении с Эдом Паркером».

Это другое направление было тем же самым, на котором с самого начала настаивал Паркер, — чисто документальный подход, сфокусированный на философии и технике карате, технике кенпо, при котором роль Элвиса сводилась к функциям повествователя. Эд подключил к проекту бывшего ученика и коллегу по карате Джорджа Уэйта в качестве продюсера, а Уэйт, в свою очередь, пригласил кинорежиссера Боба Хаммерадля постановки картины. Вместе они планировали заснять на пленку с полдюжины турниров по карате, которые проведет по штату Паркер, а Элвис соберет звездную команду, включающую чемпиона в легком весе Бенни Уркидеса и кикбоксера Джона Нативидада, и на свои деньги отправит ее в Европу, чтобы заснять на пленку ее участие в осенних соревнованиях. Параллельно с этим Элвис взялся с Биллом Белью разрабатывать эмблему и форму в том помпезном стиле, который отличал сценические костюмы Элвиса, — элемент совершенно чуждый (а некоторые говорили, что и совершенно неуместный) в мире карате.

К изумлению Эда Паркера, несмотря на всю свою браваду и все отчуждение, которое столь явственно выросло между ним и его менеджером за последние несколько лет, он по — прежнему искал одобрения Полковника для этого проекта. «Я сказал ему: «Плюнь ты на старика». Но он ни в какую. Это меня и восхищало в нем». Полковник, со своей стороны, не испытывал никакого восхищения перед Паркером и умолял Элвиса пообещать, что он не станет вкладывать никаких денег, пока они по крайней мере не получат возможность более внимательно изучить вопрос. Элвис согласился, но в конце концов все — таки вложил деньги в проект за спиной Полковника.

Вернон, вероятно, был бы более эффективным союзником кампании Полковника, если бы не некоторые пертурбации личного свойства. Незадолго до этого во время турне в Денвере он познакомился с разведенной медсестрой Сэнди Миллер и привез ее в Мемфис с ее двумя детьми. Жизнь в разъездах повлияла на него не меньше, чем на всех остальных, а его брак с Ди и без того никогда не был легким. «Он обращался со мной как с ребенком, — жаловалась Ди. женщина бурного нрава, которая теперь рисовала для себя карьеру профессионального поэта — песенника. — Он держал меня в клетке». В июне они наконец решили разъехаться, и Вернон приобрел дом на Олд — Хикори — Роуд в двух шагах от дома на Долан, где он прожил последние десять лет. Элвис не собирался лить слезы из — за крушения брака своего отца, однако и Вернон был не в том положении, чтобы критиковать.

Словно наверстывая потерянное время, в июне они отправились в еще одно, двадцатиоднодневное турне — в третий раз за этот год. На этот раз 65-процентная доля Элвиса и Полковника от кассовых сборов составила почти 2 миллиона долларов, из которых после погашения расходов Элвису и Полковнику предстояло разделить между собой свыше полутора миллиона долларов. Однако все чаще и чаще эксцентричное поведение Элвиса упоминалось в обзорах и газетных заметках, даже если оно и ускользало от внимания поклонников. Пестрота шоу, излишняя помпезность постановок, вычурность музыкальных интерпретаций, сюрреалистичность словесных монологов — все эти элементы заставили критиков начать сравнивать Элвиса с Либерейс или За За Габор, не без благосклонности по большей части и нередко с проступающей ностальгией по нежному детству пятидесятых — однако без намека на то уважение, с которым стали бы говорить о современном культовом исполнителе или даже об исторической, но все еще значимой фигуре. Вся труппа спела «Happy Birthday» Полковнику у трапа самолета в Луисвилле, куда они прилетели, когда он улетал подготавливать следующий город по их маршруту. Это был шестьдесят пятый день рождения Полковника, обычно повод для сентиментальных жестов, но на этот раз не было замечено никаких сантиментов ни со стороны Полковника, ни тем более со стороны кого — либо другого.

Лас — вегасский ангажемент в августе являл собой попытку внести существенные перемены в устоявшиеся традиции. Очевидно, столь же уставший от предсказуемости своего шоу, Элвис подготовил совершенно другой репертуар для первого выступления 19 августа, впервые расставшись с «2001» с тех пор, как ввел ее в программу своих выступлений двумя годами раньше, заменив блюзами вроде «Big Boss Man», «Му Baby Left Me» и «Down in the Alley» более сентиментальные вещи, выпустив попурри из прошлых хитов и введя в программу современный материал, который никогда до этого не исполнял, вместе с давно любимыми вещами вроде «Polk Salad Annie», «Bridge Over Troubled Water» и «Can’t Help Falling In Love». «Voice» получили возможность открывать шоу и чаще выступать в роли главного вокального сопровождения, хотя их музыкальные недостатки и непрофессиональное поведение к этому времени стали очевидными для всех, не исключая Элвиса.

Если послушать запись репетиции, проходившей 16 августа, или даже самого выступления, открывавшего ангажемент, сделается очевидным, что, несмотря на изменение репертуара, все те проблемы, которые портили шоу раньше, остались на своем месте. Блюзы по большей части остались претенциозными, монотонные баллады не стали менее монотонными, две из новых песен, которые вызывали наибольший энтузиазм Элвиса — композиции Оливии Ньютон «If You Love Me (Let Me Know)» и «Let Me Be There», — были наислащавейшими образцами поп — продукции (это «такие счастливые песни», говорил Элвис, беспомощно пытаясь объяснить их привлекательность для него), и что больше всего бросалось в глаза — его манера мучительно выталкивать из себя звуки, которая к этому времени, похоже, стала чуть ли не характерной для него и являлась, возможно, отражением его физического состояния или, быть может, всего лишь стилевым выбором. В любом случае это та же проблема, которая проявляется и в студии: если когда — то казалось, что его голос парит над музыкой, способен передавать самые тонкие оттенки эмоций, даже в малодраматических вещах, то теперь этот голос мучительно пытается набрать силу, дрожит вибрато, которое одновременно кажется