насильственных мер. Мы, само собой разумеется, противники таковых. Но быть противником насилия еще не означает подчиняться без сопротивления всякому насильственному акту противной стороны. Любовь к миру может выдвигаться на первый план только там, где ее встречают с таким же чувством. Но кто по принципиальному отвращению не может решиться на насильственные меры и ответить на насилие насилием, тот, в конечном счете, укрепляет господство насилия – именно у соседа».

Встав на эту точку зрения, «Форвертс» возвратился к своим взглядам 1914 года. Он защищал те самые убеждения, представителем которых я был в течение всей своей жизни. Никому не доставляет удовольствия обращаться к насилию – внешнему или внутреннему. В 1914 году мы должны были взяться за оружие, чтобы вступить в борьбу с тем господством насилия, под власть которого мы теперь подпали.

Теория есть нечто весьма отличное от практики.

VIII

Ответ президента Вильсона на наше предложение от 5 октября был получен в Берлине по радио 9 октября. В военном отношении он выдвигал как предпосылку для заключения перемирия – очищение оккупированной территории на западе. К этому требованию мы были готовы. Путь для дальнейших переговоров нота оставляла открытым.

По желанию принца Макса я поехал в Берлин. Мы вели с ним с глазу на глаз продолжительную беседу. Я уже был знаком с принцем Максом; он дважды приезжал в ставку. Во время его приездов мы имели продолжительные беседы и выслушивали друг друга с большим интересом. У нас не было много общего. Вице-канцлер фон Пайер указал теперь на него как на единственного возможного кандидата для занятия поста имперского канцлера. В общем, я мог удовольствоваться этой кандидатурой. Я считал принца Макса, как принца и офицера, подходящим лицом для того, чтобы ввести нас в новую эпоху. Я предполагал, что он будет давать, но в то же время и тормозить. Ведь он все же принадлежал к старой династии, которая горячо принимала к сердцу величие Германии. Таким образом, в столь трудные времена он мог, казалось, принести пользу германскому народу. Эти надежды не исполнились.

Принц Макс предложил мне дать ответы и объяснения по целому листу вопросов, на которые в точности ответить вообще было невозможно, но которые зато очень характерно обрисовывают, насколько в Берлине мало понимали сущность войны. Я ответил, поскольку это представлялось возможным. Мои ответы не выходили из круга тех идей, которыми я руководствовался до сего времени. Я не имел основания изменять свою точку зрения. Нота Вильсона оставляла еще надежду, что нам удастся заключить мир, который не обрекал бы нас на уничтожение.

Во время нашего разговора с глазу на глаз принц Макс попросил меня расстаться с генералом фон Бартенверфером, полковником Бауером и подполковником Николаи. Я ограничился вопросом, что им вменяется в вину. На это принц Макс ответил, что он, собственно говоря, неясно разбирается в этом вопросе и только повторяет то, что ему было сказано. Тогда я обратился к нему с просьбой дать мне точные данные и заявил, что в интересах этих лиц я произведу добросовестное расследование. Верховное командование таковых не получило. Если бы мне были переданы определенные жалобы, то я счел бы своим долгом дать по ним полное удовлетворение, но я не мог выгонять добросовестных и преданных людей на основании злобных сплетен и недостоверных слухов. Эта просьба меня очень болезненно уколола. В такое время вот в чем заключались заботы германского правительства в Берлине!

Принц Макс выразил желание выслушать мнение о современной обстановке других высших начальников. Но представление обо всей обстановке могло дать только верховное командование. Условия в каждой армии были различны; из положения отдельной армии делать заключение обо всем фронте было невозможно. Ввиду этого я отклонил предложение принца Макса. К тому же вся ответственность ложилась исключительно на генерал-фельдмаршала и на меня. Император всегда мог требовать отзывов от любых начальников, но имперский канцлер не имел на это права, так как до сих пор армия еще подчинялась своему царственному военному вождю. В начале ноября, уже после моей отставки, два командующих армиями высказали свое мнение в кабинете министров, и, по существу, их оценка обстановки покрывалась моей. Они также указывали на то влияние, которое оказывает настроение родины на состояние войск, и высказывались в пользу продолжения войны, как и я это требовал впоследствии.

Как это бывает всегда, при поражении любой армии будут высказываться и печататься суждения, которые лишь постольку выдерживают критику, поскольку они воздерживаются от каких-либо окончательных выводов, которые неясны самому автору. Условия во всех армиях и на всем нашем растянутом фронте были слишком разнообразны, и обобщения являлись невозможными; а между тем личный опыт, приобретенный на определенном участке, слишком часто стремятся обобщить. Последнее приносит такой же вред, как и громкие лозунги, которыми была отравлена наша политическая жизнь. В науке громкие слова считаются самым явным признаком полуграмотности.

Те офицеры, которые полагают теперь, что они заранее все предвидели, поступили бы лучше, если бы своевременно обратились, как прямые и искренние люди, к верховному командованию, которому они все же доверяли, и изложили бы ему мысли, которые их угнетали. Я получал лишь незначительное число подобных писем, и в тех случаях, когда в них заключалось что-нибудь новое, я вызывал к себе их авторов, чтобы обсудить с ними означенные вопросы. Таким образом, я, например, познакомился с капитаном Бакгаузом 78-го полевого артиллерийского полка, и он дал мне очень существенные объяснения.

Наступил час, когда надлежало окончательно выяснить, желает ли германский народ продолжать войну, если переговоры с противником не приведут к приемлемому для нас миру? В утвердительном случае было пора приступить к соответствующим приготовлениям. Из суждений печати верховное командование получило благоприятное представление относительно возможности продолжать войну. После своей речи 5 октября принц Макс еще ничего не сделал для осуществления выраженных им тогда, на крайний случай, намерений. Я обратился по этому поводу с соответствующим запросом. Мне также нужно было знать, на какую точку зрения станет новое правительство в вопросе о восточных областях, чтобы сообразовать с ней военные мероприятия верховного командования.

Последовательный ход событий в России не был известен новому кабинету; его охватывал лишь вице-канцлер фон Пайер. Я не знал, являлись ли и теперь те же взгляды руководящими, что и в феврале. Ввиду исключительного значения этого вопроса я считал необходимым обменяться мнениями. Я спросил