Чувствуя себя уязвленным, Чарльз перевел дыхание.

– Как бы там ни было, – сказал он, – два года назад я мог получить высокое звание, но совершил ряд ошибок.

– Я знаю об этих так называемых ошибках. Они вовсе не так серьезны, как тебе кажется. Ворчливый Джонс и Беверли Робертсон тоже подвергались взысканиям, и оба не были избраны на должность полковника, однако новое командование сочло…

– Фиц, – перебил его Чарльз, – разве я не ясно выразился? Меня полностью устраивает то, чем я занимаюсь, и мне не нужно повышение.

В палатке стало тихо; было слышно, как снаружи слуга гремит кастрюлями у походной плиты.

– Мне жаль, что ты именно так все воспринимаешь, Чарльз. Если ты не хочешь идти туда, где принесешь больше пользы, зачем тогда вообще сражаться за Юг?

Легкое презрение в его голосе взбесило Чарльза.

– А я и не сражаюсь за Юг, если это означает рабство и отдельное государство. Я сражаюсь за землю, на которой живу. За мою землю. За мой дом. Именно поэтому большинство людей пошло воевать. Иногда я пытаюсь угадать, понимает ли это мистер Дэвис.

Фиц пожал плечами и принялся быстро есть.

– Прости, что торопил тебя, но я должен был попытаться бросить мяч, – сказал он. – Кстати, от генерала Ли пришло донесение, что он прибудет в понедельник. Стюарт приказал устроить смотр.

– Еще один? Да о чем он думает? После сегодняшнего лошади уже измотаны, люди раздражены. Мы должны следить за движением янки к северу от реки, а не тратить силы и время на пижонство!

Фиц откашлялся.

– Давай сделаем вид, что ты этого не говорил. Спасибо, что пришел, Чарльз, но, боюсь, теперь я вынужден извиниться…

Этот вечер преподал Чарльзу мрачный урок: они с Фицем больше не могли быть друзьями. Их разделяли звания, убеждения и подковерные игры командования.

На следующий день случай у переправы Келли еще больше испортил ему настроение. Совершая разведку за передовыми постами к северо-востоку от Раппаханнока, они с Эбом остановились на небольшой ферме, чтобы напоить лошадей и наполнить свои фляги. Хозяин фермы, тощий старик, заговорил с ними и с озабоченным видом рассказал, что двое его пожилых рабов, муж с женой, позавчера сбежали.

– Просто не могу поверить! Они всегда были такими славными. Улыбчивые, послушные негритосы – все шесть лет, с тех пор как я купил их.

– В Южной Каролине полно таких случаев, – сказал Чарльз. – В народе это уже называют «подшутить над хозяином».

– Не могу понять, – сокрушенно качал головой фермер, глядя сквозь Чарльза. – Я их кормил. Не бил, разве что выпорол раза три-четыре… Подарки дарил на Рождество – печенье там, джем или желе, разные мелочи…

– Поехали, Эб, – устало сказал Чарльз, пока старик продолжал клясть неблагодарных негров.

Чарльз вскочил в седло и почесал левую ногу с внутренней стороны. Чесотка, подхваченная в лагере, усилилась. Ну, по крайней мере, это было лучше, чем сифилис, которым нескольких разведчиков наградили особы, следовавшие за армией и называвшие себя прачками.

Повернув назад к Бренди-Стейшн, Чарльз вспомнил о глупом фермере сначала с тревогой, а потом с отвращением. В последнее время он все чаще и чаще думал о системе рабства, о том, что она всегда собой представляла. В реальности, по крайней мере для порабощенной стороны, она была не чем иным, как ложной маской, под которой скрывались страх и ярость. Маской, носить которую было необходимо, если раб хотел выжить.

Гус поняла бы его чувства по отношению к рабству, хотя он никогда не решился бы открыть их ни Эбу, ни кому-то еще из сослуживцев. Он уже начинал думать, что, в то время как он сражается за свой дом, политики на самом верху сражаются за лозунги, громкие заявления, за некий «повод». Притом дурной.

На смотре в понедельник никаких дам уже не было, отчего это событие стало еще менее приятным. И еще оттого, что какой-то идиот пригласил Джона Худа, а тот привел с собой целую пехотную дивизию. Кавалеристы кипели от злости и огрызались, когда какой-нибудь пехотинец дразнил их уже привычной фразой:

– Эй, мистер, а где ваш мул?

Как и боялся Чарльз, смотр измучил всех, а ведь уже во вторник утром армии предстояло выступать. Прямо с парада, где им удалось мельком увидеть красивого, как всегда, но сильно поседевшего Боба Ли, они с Эбом поскакали в лагерь Хэмптона. В ту ночь Чарльз плохо спал и проснулся внезапно, резко подняв голову, лежавшую на седле, и отбросив одеяло, когда грянул сигнал горна и бой барабанов.

Едва начинало светать. В лагере царила суета. В палатку вбежал Эб; вокруг его ног клубился туман, опустившийся ночью. Он нес котелок с кофе так, что Чарльз понял: разогреть его Эб не успел.

– Ох, чтоб им всем, Чарли! Генерал Стюарт слишком много внимания уделяет дамам и слишком мало – синепузым! Целая кавалерийская дивизия перешла реку на переправе Беверли.

– Чья?

– Говорят, Бьюфорда. С ним пехота и Бог знает кто еще. Они могли и на переправе Келли пройти. Никто ничего не знает.

Горнист заиграл «По коням! Седлать!».

– Их там тысячи, – сказал Эб, роняя котелок. – Выходят из тумана, застают пикеты врасплох. Нам приказано выступать вместе с Батлером и прикрывать арьергард.

Защелкали хлысты. Фургоны штаба Стюарта, как большие корабли, поплыли в море мягкого серого тумана на краю лагеря, направляясь в Калпепер для безопасности. Черт бы их побрал, подумал Чарльз. Поспать не дали. Но такого не случилось бы, будь командиром Хэмптон. Чарльз схватил револьвер и одеяло, вскинул на другое плечо седло и со всех ног помчался за Эбом Вулнером.

Эб явно проснулся не в духе. Сначала он наорал на каких-то симулянтов, которые, как крысы, бежали к врачам с притворными жалобами, как часто бывает перед началом обстрела. Потом разразился целым потоком ругательств, увидев в зарослях травы пару отличных ботинок. Босой человек, как неподкованная лошадь, не может сражаться, и никто его в бой не пошлет, поэтому какая-то гнида, по выражению Эба, нарочно сбросила ботинки, видя, что день не предвещает ничего хорошего.

Туман рассеивался. После стремительной скачки Чарльз и Эб вскоре отделились от отряда, который Батлер выслал прикрывать Флитвуд с юга, где штаб Стюарта, стоявший на возвышении, стал явной мишенью для вражеской артиллерии, палившей с юго-востока. В небольшой сосновой роще перед Стивенсбергом Чарльз внезапно сдержал коня. За деревьями, по пыльной дороге вдоль пшеничного поля, в их сторону двигалось с полдюжины северян. Больше всего Чарльза насторожило то, что эти солдаты не были обвешены лишним грузом, как большинство янки. У этих было только оружие, и ничего больше.

– Давай их обойдем, Эб, – сказал Чарльз. – Мы быстрее доберемся до Стивенсберга.

Эб угрюмо, если не враждебно, взглянул на него:

– Давай лучше грохнем парочку янки. Тогда уж точно попадем в Стивенсберг.