— Ой, ты бы видела, какая здесь кра-со-та! Вон там, — она махнула рукой, — настоящий внутренний дворик, с деревьями и даже с водопадом, а наверху над ним… пространство, огромное пустое пространство, и оно идет до самой крыши, но оно внутри здания! Пойдем посмотрим, там так здорово, так красиво!

Блондинка Николь прервала свой разговор и посмотрела на Шарлотту терпеливым — на грани скуки — взглядом, как на несмышленого ребенка.

— Ты имеешь в виду атриум?

— О, — воскликнула Шарлотта, — я даже не вспомнила, что это так называется! Ты имеешь в виду — как в древнеримских виллах? Да, на самом деле похоже, но только здесь ведь этажей тридцать, не меньше. Пойдем посмотрим!

— Да я таких уже десяток видела, — невозмутимо сказала Николь. — Во всех «Хайяттах» есть атриумы. — Потом она повернулась обратно к Крисси: — Ну так вот, с одной стороны каблуки действительно слишком высокие, но с другой — да пошли все на хрен! Нам что, танцевать до утра, что ли, придется? Парни вообще в танцах не сильны, а уж наши придурки, пока до танцпола доберутся, и на ногах стоять не будут…

Шарлотта так и осталась стоять, глядя на Николь, прерывисто дыша чуть приоткрытым ртом. У нее было такое ощущение, будто ее со всего размаху ударили в живот. Ее великое архитектурное открытие… оно только открыло — если это все еще нуждалось в подтверждении, — какая она серая неотесанная деревенщина по сравнению с этими девушками. Николь и Крисси стояли прямо перед ней в своих безупречных джинсах, безупречных рубашках, безупречных сапожках, безупречно отставив (или выставив?) бедро, и игнорировали ее существование с безупречным знанием дела.

Наконец к ним подошли Хойт, Вэнс и Джулиан, нагруженные багажом. Слава Богу, больше не придется стоять здесь, как одинокой страннице.

— Ну вот, банда, дело сделано, ключи у нас, — радостно заявил Хойт. — Пошли наверх. — Потом он взглянул на Шарлотту. — Слушай, сделай одолжение, — сказал он, поворачиваясь к ней левым боком, причем поворачиваться ему пришлось всем телом, потому что повернуть только голову или верхнюю часть туловища он не мог — на руках, в руках и под ними у него были сумки и пакеты, — не донесешь свою сумку сама? А то у меня такое ощущение, что палец сейчас на хрен отвалится.

Шарлотта поспешила снять свою парусиновую сумку, висевшую на согнутом мизинце левой руки Хойта. По-видимому, именно ее сумка могла оказаться той самой соломинкой, грозившей переломить спину верблюда, но сейчас ей было не до того, чтобы копить обиду на Хойта.

— Спасибо, — сказал он. Затем обернулся к Крисси и Николь и со смехом пояснил: — Я говорю — палец чуть, на хрен, не отвалился!

Что ж, Шарлотте оставалось только стоять посреди этого великолепного холла гостиницы, похожей на дворец, и наслаждаться завершенностью своего образа — кеды, джинсы, футболка и дешевая стеганая куртка на синтетическом утеплителе, в которой она походила на ходячую ручную фанату на тоненьких ножках. Небольшая парусиновая сумка — единственный предмет багажа — была как раз достойной недостающей для полноты впечатления деталью. «Как, интересно, эта деревенщина оказалась здесь, посреди всей этой роскоши, кто же это так прикололся, пригласив ее сюда в качестве своей подруги?» Тихо-тихо, уже смирившись со своим поражением на всех фронтах, она спросила у Хойта:

— А мой ключ тоже у тебя?

— Твой ключ? — Похоже, этот вопрос застал парня врасплох. После некоторого замешательства он напустил на себя занятой вид и сказал: — Да, конечно. Все ключи у меня. Пошли.

Крисси посмотрела на Шарлотту со знакомой ледяной улыбкой, а затем обратилась к Николь:

— Смотри-ка, соображает. Я вот даже не знаю, зачем притащила с собой столько всякой… хрени.

«Соображает». Не «Шарлотта» и даже не «Шарли…как ее там». Вообще никак.

Следующий вопрос застал Шарлотту врасплох, несмотря на то, что она была готова к подвоху, хотя сарказм третьей степени и не был написан на лице у Николь, а чувствовался только в голосе, когда та спросила:

— А ты что наденешь сегодня вечером?

По правде говоря, Шарлотта не знала, что ответить. Больше всего она боялась, что в разговоре как-нибудь выяснится, что платье она одолжила у Мими. Показывать его раньше времени тоже не входило в ее планы — по крайней мере, в виде свертка, вытащенного со дна сумки. Пришлось ограничиться максимально индифферентной фразой:

— Ну, платье и какие-нибудь туфли.

— Платье и туфли… — повторила Николь. Она несколько раз кивнула, словно обдумывая полученную информацию. Затем повернулась к Крисси: — А что, неплохая мысль. Представляешь: платье и туфли.

Обе сестрички старательно закивали, опустив глаза и напустив серьезное выражение на физиономии, будто предавшись глубоким размышлениям. Классический пример сарказма третьей степени, отметила Шарлотта. Хуже не придумаешь.

Затем Крисси спросила:

— Надеюсь, ты не против, если я спрошу… все-таки очень любопытно, какое платье ты собираешься надеть?

«Да какое твое дело? Совершенно тебя не касается, какое на мне будет платье. Тебе ведь только повод для прикола нужен — в очередной раз с важным и умным видом кивнуть Николь». Но Шарлотте было уже все равно. У нее не осталось сил, чтобы огрызаться или пытаться представить себя хоть в сколько-нибудь выигрышном свете перед этими девицами. Она уже смирилась со своим поражением, со своим унижением и убожеством — во всем, даже в том, что касалось ее просто… как девушки. Впрочем, со времен пребывания в школе Аллегани-Хай она не слишком далеко продвинулась в этом отношении и мало отличалась от себя самой, какой была за год до этого. В душе Шарлотты смешались не столько обида на окружающих («Ну неужели вам не стыдно, неужели вам так нравится топтать того, кто слабее?»), сколько разочарование в себе самой, жалость к себе и даже презрение: «Понадеялась, дурочка деревенская, что все так и будут носиться вокруг тебя, приговаривая: какая ты умная, красивая и замечательная. Одной уверенности в том, что ты, Шарлотта Симмонс, рождена для чего-то большего, еще недостаточно. Случаются в жизни и обломы: дома ты звезда, а здесь — провинциалка, случайно затесавшаяся среди столичной молодежи, так что терпи и держись».

— В каком смысле — какое? Даже не знаю. Платье как платье.

Шарлотта ощутила какое-то новое чувство: похоже, она начинала испытывать некое извращенное удовольствие от происходящего. Может, это мазохизм? Да кто его знает. До сих пор это слово было известно ей лишь как категория теоретической психологии: в свое время мисс Пеннингтон рассказала ученице кое-что о развитии психологической науки в начале двадцатого века — Фрейд, Адлер, Крафт-Эббинг и так далее.

Секунды, проведенные в лифте, показались ей передышкой и слегка подняли настроение: Хойт оттягивался по полной. Шарлотта даже не могла представить, сколько можно выдать шуточек по поводу бесчисленного багажа, который он тащил на себе, как вьючный мул. Увы, стоило им выйти в гостиничный коридор на своем этаже, как возникли новые трудности. В своем номере Шарлотта обнаружила две широченные двуспальные кровати. Эти кровати, две прикроватные тумбочки, низкое деревянное бюро, современная стилизация под письменный стол эпохи Людовика XIV, два кресла и здоровенный шкаф-стеллаж с гигантским телевизором в специальной нише, — в общем, мебель занимала практически всю площадь номера, почти не оставляя свободного пространства для передвижения. Вошедший вслед за ней Хойт свалил сумки на кровать и облегченно вздохнул.