— В таком случае я вина не возьму!

— Ваше превосходительство, я просто еще не получил счета! Как только мне его пришлют, сейчас вышлю вам. Уж извольте принять!

Бог знает, что за положение! Отослать его с процессией обратно — сделать начальника уезда посмешищем подчиненных и всего города. Ведь сколько народа этот чудак заставил провести ночь без сна, поджидая меня. Принять — это выходит что-то очень уж похоже на роль Атамалибекова… Вот уж поистине усердие не по разуму!

Говорю во всеуслышание:

— Даете ли вы мне обещание, что немедленно же пришлете счет?

— Так точно, даю! Не откажите принять!

— Смотрите же! Рассчитываю на ваше слово и только под этим условием принимаю.

— Не извольте беспокоиться!

— Устанавливайте, Карп, бочонки.

Два бочонка — ямщику в ноги. Его колени поднялись чуть не до высоты живота. Два — стеснили наши ноги. Вот уж поистине угодил начальству…

Счет прислан не был.

Затребовал его один раз, другой… Молчание.

Ну, это уже плохие шутки! Я воспользовался поездкой сессии окружного суда в Сигнахи, вручил с большим запасом денег товарищу прокурора Эфендиеву и поручил ему расплатиться за меня с начальником уезда.

Через несколько месяцев Гогохия попал под суд и был устранен от должности. Не рассчитывал ли он, своим неудачным подношением, заручиться моей протекцией?

В Тифлисе

В Тифлисе застал сюрприз. С разных сторон стали предупреждать, что Воронцов-Дашков возмущен моей ревизией. Говорили даже о возможности моей отставки.

По счастью, Петерсон не был против меня. Напротив, раздраженный еще ранее за что-то против Гайковича, он теперь раскрыл мне все карты:

— Больше всего вам вредил Мицкевич. Он буквально все время старался вас утопить! Рябинкин тоже настраивал графа против вас, но он это делал без озлобления.

Сильнее всего, как оказалось, удалось взвинтить Воронцова-Дашкова за мой запрос Гайковичу относительно распределения полученных им от графа из экстраординарных сумм тысячи рублей.

— Имейте в виду, — предупреждал Петерсон, — что вам по этому поводу не избежать объяснения с наместником!

Я посетил моих главных противников.

Рябинкин, собственно, против моей ревизии ничего не имеет:

— Но вот Гайкович все пишет и пишет…

Не вдаваясь пока в подробности, я объяснил генерал-губернатору о современном положении дел в Закатальском округе. Он был явно удивлен.

Лукавый Мицкевич ничем себя не выдал, полагая, что я не знаю об его кампании против меня. Но, под личиной доброго совета, он попытался меня обескуражить:

— Ваше положение теперь очень, очень трудное!

Он не прибавил: «благодаря моим стараниям».

Ни в чем я перед ним не стал откровенничать или оправдываться:

— Обо всем, ваше превосходительство, что касается ревизии, вы услышите при моем докладе наместнику.

Мой доклад назначен.

Решительный бой

Ждать в приемной Воронцов-Дашков заставил меня с добрый час — хорошо всем известный его прием, посредством которого он наперед показал докладчику свое неудовольствие. Терпеливо жду, стараясь сохранить максимум спокойствия и сил перед решительным докладом. Любопытствующая свита наместника и очередные докладчики пытаются навести разговор на ревизию — я отделываюсь шутками на посторонние темы.

Дежурный адъютант приглашает в кабинет наместника:

На мое приветствие граф Воронцов-Дашков сухо, не сгибая, протягивает руку. Ни намека на обычную, ко всем обращаемую, улыбку. Едва заметный кивок на стул.

Возле наместника сидит с омертвевшим выражением лица Мицкевич. Поодаль в сторонке сидит Петерсон, сделавшийся теперь незаметным.

— Прикажете, ваше сиятельство, начать?

Сухой кивок.

Начинаю и, желая взять быка за рога, сразу же навожу разговор на злополучную тысячу рублей. Петерсон широко открывает глаза… Но удочка действует.

Воронцов-Дашков резко меня прерывает:

— Для чего это вы спрашивали Гайковича о расходе этих денег? Ведь я ассигновал их в полное его распоряжение!

— Ваше сиятельство, полковник Гайкович испросил у вас эти деньги, докладывая, что никаких других средств на вознаграждение помогавших в борьбе с данной шайкой разбойников у него нет. Это было неправдой, он позволил себе обмануть высшую кавказскую власть. Как раз перед этим он собрал с населения Белоканского участка именно на эту цель тысячу рублей, о чем, однако, позволил себе скрыть от вашего сиятельства. Но одновременно с этим Гайкович обманул и население, потому что ни из ассигнованных вами денег, ни из собранных с населения никто из имевших право на награду ее ни в малейшей мере не получил. И та, и другая тысяча оставались в личном распоряжении Гайковича вплоть до времени, пока я не сделал ему этот самый запрос. Встретившись с фактом такого двойного обмана, я естественно был в затруднении, не зная, какой именно образ моих действий ваше сиятельство признаете менее неправильным. Я сознавал, что, если я сделаю тот запрос Гайковичу, который я и сделал, я рискую, что вы меня упрекнете за это, как оно в действительности и произошло. Но я опасался и другого упрека со стороны вашего сиятельства, именно, чтобы вы не сказали мне: «Разве я для того командировал вас на ревизию, чтобы вы, видя заведомый обман со стороны ревизуемого и высшей власти, и населения, ничего бы не предприняли для разъяснения? Вы не оправдали моего доверия!» И я решил лучше подвергнуться упреку с вашей стороны за некоторое, быть может, превышение власти, чем более для меня больному упреку за то, что я не оправдал оказанного вами мне доверия. Вот почему, ваше сиятельство, я и сделал этот запрос Гайковичу!

Смотрю на Воронцова-Дашкова. Он добродушно улыбается.

Это было кризисом. Лед — сломан.

Продолжаю доклад, концентрируя собранный материал. Граф внимательно слушает, более не прерывая. Но не выдерживает Мицкевич:

— Этого быть не может! Откуда вы это взяли?

— Исключительно, ваше превосходительство, из документов и протоколов. Они у меня здесь. Прикажете предъявить?

Я потянулся к портфелю.

— Нет!.. Не нужно!

Мицкевич отодвинулся в тень и больше в доклад не вмешивался.

Особенное впечатление произвела на Воронцова-Дашкова история с Мурадовым и с фальсификацией Атамалибековым дознания.

Мой доклад продолжался часа полтора. Когда я кончил, граф сидел задумавшийся и молчал.

— Да, — сказал он потом, — обманы, подлоги, трусость, насилия… Это, действительно, невозможно! А? — покосился он в сторону Мицкевича.

— Так точно, ваше сиятельство! — поспешил поддакнуть хитрец. — Невозможно!