крепости низового, а к тому же догадывался, что именно благодаря этим двоим атаману не удалось увести с собой весь отряд.

– Бог в помощь, капитан!

– И ты будь здоров!

Второй казак церемонно, но неглубоко, поклонился Артемонову.

– Матвей Сергеич, поговорить бы надо, – сказал Иван.

– Поговорить? Ну, пойдем, что ли, к нам в избу, а то дождь того гляди начнется.

– Да нет, капитан, я тебя потому на улице и поймал, что тут, чем меньше ушей – тем лучше.

Артемонов пожал плечами, предлагая казаку продолжать.

– Что ты про воеводу нашего молодого думаешь? Не знаю, как у вас с ним дела идут, а у нас скоро и последние лыцари от гнева его разбегутся.

– И у нас непросто, лютует князь Александр Борисович, больно уж на друга своего, ляха, обиделся. А достается нам. Как говорят, паны дерутся… Ну а что делать? По чести, никого выше Шереметьевых сейчас в войске нет, таких и на Москве-то немного, а раз старший князь болен, то, по правилам, сын вместо него командует.

– А разве не сказал царь перед походом, чтобы всем быть без мест? – требовательно поинтересовался черноволосый казак со странным выговором.

Артемонов и Пуховецкий дружно пожали плечами.

– Так чего делать-то будем, панове?

– Да вот, капитан, была одна мысль. Ты уж не спрашивай откуда, но знаю я, что воевода старший к тебе благоволит, и особенно, среди всех ваших начальных людей, тебя ценит. Да и в войске московском тебя уважают. Так ты бы, Матвей Сергеич, сходил к нему, и попросил, чтобы он тебя, на время болезни, во главе войска поставил. А кто спорить станет, так на то царский указ есть: всем, мол, быть в походе без мест. Правильно, Ильяш?

Ильяш степенно кивнул. Матвей должен был признаться сам себе, что такая мысль и не приходила ему раньше в голову. Про хорошее отношение князя Бориса к себе он знал, но представить себе, что всем войском руководит не знатный боярин, и даже не служилый немец – это требовало от Артемонова немалых усилий. Однако предложение казака ему понравилось.

– Видишь ли, Иван Мартынович… У нас ведь не Сечь… Сходить-то я схожу, и даже, думаю, примет меня боярин…

– Так что же?

– Было бы хорошо не одному мне идти, чтобы самоуправством не выглядело, а если уж все паны-рада с тобой согласны, то пошел бы со мной вместе от вас человек. Ты, Иван, пойдешь со мной?

Пуховецкий, как минуту назад Артемонов, был озадачен. Он немного помолчал, а потом заговорил, тихо и подбирая слова.

– Я бы пошел, конечно, пошел бы, Матвей. Но ведь знаешь, как бояре московские казаков жалуют. Увидит меня с тобой – подумает еще, что опять низовые смуту затевают, и тебя туда втянули. Так стоит ли?..

– Я пойду! – решительно воскликнул Ильяш. Но тут настал черед сомневаться уже Артемонову, так как тот, при всей своей решимости, уж больно мало походил на казака, да еще и не слишком правильно говорил по-русски.

– Да, пожалуй, что ты прав, Иван, Бог знает, чего воевода подумает… Может, из своих лучше кого возьму…

Ильяш попрощался и, с обиженным видом, зашагал вниз по улице, а Пуховецкий остался с Матвеем. Он шутил и говорил о каких-то малозначимых вещах, хотя и любопытных для незнакомого с казацкой жизнью Матвея. Чувствовалось, что Иван хочет обсудить что-то более для него серьезное, но, видимо, никак не находит, с чего начать.

– А здорово, все же, Матвей, я тогда ваших провел, ну скажи!? – хлопнув Артемонова по плечу и гордо выпрямившись, воскликнул казак, и начал рассказывать о том, как ухитрился он сбежать по дороге в полк к Ордину, как блуждал потом по смоленским лесам, питался грибами и чуть не был задран кабаном, а потом наткнулся на избушку ведьмы. Хотя Матвей и не знал, верить ли байкам казака, слушать его было любопытно, но по-прежнему чувствовалось, что и не об этих похождениях, в конце концов, хотел поговорить Иван. Артемонов решил помочь ему.

– И правду говорят, что у казаков жизнь сказочная! Да только мне кажется, о чем-то хочешь ты меня спросить, да все не спрашиваешь?

– Твоя правда, капитан, хочу спросить.

Артемонов и представить не мог той борьбы, которая происходила внутри Пуховецкого. Казачий закон строжайше запрещал лыцарям обзаводиться семьей и приводить на Сечь женщин. Как любой закон, он часто нарушался, и у многих казаков, особенно состоятельных и знатных, жили по паланкам жены и подруги, да у многих и не по одной. Также жила в одном небольшом городке и Матрена с сыном, а Иван, время от времени, навещал их. Ему, как царевичу, вроде бы даже полагалось иметь супругу и наследника, и товарищество смотрело на эти встречи снисходительно, а атаман Иван Дмитриевич Чорный твердо пресекал излишние пересуды о семейной жизни Ивана и Матрены. Но последним и совершенно не имеющим оправдания делом считалось на Сечи говорить вслух об этих спутницах жизни, а тем более проявлять излишнюю заботу о них. Семейная жизнь считалась сетью, опутывавшей казака, и превращавшей и самого его из лыцаря в бабу. Поэтому, даже сейчас, говоря с московитом, который не мог подчиняться этому закону, Пуховецкому было тяжело перевести разговор на судьбу Матрены и их сына Петрушки. Иван молчал долго, и потом спросил нарочито грубо:

– Ты ведь не одного меня тогда в полк отправлял. Бабу рыжую, с малышом, помнишь? Что с ними?

Настало время замолчать Матвею, но чтобы казак не подумал, что он готовится соврать, Артемонов принял решение и прервал молчание как можно быстрее.

– Ну тут, Иван Мартынович, не про все и рассказать можно…

– Да про все и не надо, скажи только: живы ли?

– Да все с ними в порядке, Иван. Было время, когда стоило поволноваться, а сейчас-то уж все хорошо.

Пуховецкий стиснул обе руки Матвея и слегка отвернулся, чтобы Артемонов не видел его лица. Это продолжалось недолго, а потом казак повернулся обратно с радостной улыбкой, и начал горячо благодарить Матвея, пообещав даже прислать ему от вольного войска грамоту для передачи боярину Шереметьеву, а с ней неглупого и неболтливого паренька, который, как утверждал Иван, был почти московит, поскольку происходил из Северской земли.

– А сам я, честно тебе скажу, Матвей, уж больно боюсь их, бояр-то. Буду там, как пень, стоять… Вот если на целую орду нужно будет вдвоем идти, или на ляшскую хоругвь – надейся как на родного брата!

С еще более тяжелым сердцем, чем до встречи с Пуховецким, Матвей побрел без особенной цели в