кушака и подал ему – так быстро тот все это проделал. Агей Кровков тоже направил с Артемоновым молодого драгунского прапорщика, как две капли воды похожего одновременно на Иноземцева, и на Остапа – трудно было понять, на кого больше. Немцы присылали пахнущую духами грамоту, написанную на редкость красивым почерком и чрезвычайно учтиво, хотя и не вполне естественными для русского языка выражениями.

Остановился Матвей оттого, что его охватило сильное волнение, которого он вовсе не ожидал перед походом к добродушному боярину. Артемонов еще раз повторил про себя все слова, которые он заготовил заранее и которые, как он думал, должны были показаться Борису Семеновичу убедительными. Хотя что, по правде говоря, могло показаться убедительным отцу, только что потерявшему одного сына, когда его потребуют причинить боль и второму? По большому счету, у боярина будет повод и основания попросту казнить или бросить в темницу Матвея за неповиновение и бунт в военное время. Будь на месте Шереметьева другой, более крутой нравом воевода, и не будь сейчас в крепости каждый боец на счету, можно было бы не сомневаться, что этим матвеево челобитье и закончится. Все трое, сопровождавших Артемонова, молча и терпеливо ждали его с удивительно понимающим выражением на лицах.

– Ладно, будет стоять-то… – буркнул, наконец, Матвей, и двинулся к крыльцу, которое с самым неприступным видом, охраняли несколько стрельцов. Он поклонился и громко сказал, что просит боярина и князя Бориса Семеновича оказать ему, солдатскому капитану Артемонову, честь, и принять его для доклада. Голова стрельцов, которого Матвей прекрасно знал, принялся исполнять положенное, и с недовольным и презрительным видом расспрашивать того о том, зачем он пришел, и нельзя ли просто передать грамоты, не беспокоя воеводу.

– Да пусти ты их, не морочь людей! – раздался из избы знакомый, хотя и сильно ослабевший голос боярина, – Холуи… – прибавил тот чуть потише.

Стрелецкий голова отошел в сторону, Матвей, поклонившись и перекрестившись на висевший над дверью образ, прошел в избу, а сопровождавшая его троица, не кланяясь и не крестясь, смело проследовала за ним мимо опешивших стрельцов.

Князь Борис Семенович сидел за столом на лавке, и был бодр на вид, хотя и сильно похудел – что, впрочем, случилось со всеми без исключения защитниками крепости, даже и совершенно здоровыми. Из окна на горбоносый, с высоким лбом профиль князя падал луч слабого осеннего солнца, пахло яблоками, пирогами, свечным воском и немного – немецкими лечебными снадобьями, которыми воевода, судя по всему, не брезговал. Борис Семенович довольно оглядел вошедших, и покровительственно улыбнулся им.

– Ну, здравствуй, Матвей Сергеевич! Каких орлов привел: с такими крепости не сдадим! Что у вас, грамоты? Подходите по одному, докладывайте.

Князь с важным видом принял грамоты и отложил их, не читая, в сторону, щедро отвесив похвалы каждому из служивых. К удивлению Матвея, боярин откуда-то знал про быстроту и сметку Остапа, фехтовальные успехи Иноземцева и способности к руководству стрельбой драгунского капитана, фамилия которого оказалась Солозницын.

– Ну что, молодцы, давно ли ели досыта последний раз, и хорошего вина выпивали? Думаю так, что давненько. А у меня из воеводского припаса кое-что еще есть, прямо как для вас берег. Пойдите-ка во двор, там вас напоят-накормят. Ладно, ладно, не благодарите – ступайте лучше быстрее, пока слуги все с голодухи не съели.

Выпроводив таким необидным способом Иноземцева, Черепаху и Чернопятова, князь обратился к Артемонову:

– Молодец, капитан. Хороших ребят привел. Но давай теперь о серьезном деле без детей потолкуем.

Воевода тяжело поднялся с места, и проковылял к окну, в котором стал внимательно что-то разглядывать, не оборачиваясь к Матвею. Напускное веселье и радушие слетело с князя, и стало видно, как ему нелегко: Борис Семенович, кряхтя, потирал больную ногу и, казалось, забыл на время про Артемонова.

– Ты садись, садись… – сказал он, наконец, повернувшись – Может быть, винца, Матвей Сергеич?

– Давай после, боярин, если захочешь еще меня вином поить.

– Да чего же ты такое страшное сказать мне хочешь? Уж не то ли… – князь усмехнулся и замолчал ненадолго. – Твоя правда: Сашка пока для воеводства зелен. Да и не готовили его…

Борис Семенович снова замолчал, на этот раз, отвернувшись к окну. Спина его слегка вздрагивала. Матвей понял, что воевода вспомнил сейчас про другого сына – того, которого готовили.

– Ну да что же теперь, – продолжил князь сухо и совершенно спокойно, снова повернувшись к Артемонову. – Раз для родовой чести от его воеводства убыток один, не быть ему пока воеводой.

Матвей, разумеется, не собирался перебивать князя, и хотел дождаться, какой же выход тот предложит, но боярин еще раз удивил Артемонова, полностью сменив предмет своих рассуждений.

– Вот ведь на эти немецкие полки взъелись. А чего в них, спрашивается, плохого? Где бы мы, Матвей, сейчас без них были? На бою-то они никак не хуже сотенных. А как боролись против них! Так бы против ляхов – дня бы Республика не устояла. Целый заговор на Москве-матушке устроили, да с дьяками приказными. Прянишниковы, Проестевы… Тьфу! Ну, боярское ли это дело?! Наше дело государевы указы выполнять, а не им противиться.

– Князь Борис, а эти вот самые… Прянишниковы да Проестевы… – похолодев, спросил Матвей.

– Стыдно и сказать: палки в колеса вставляли, как могли, рейтарскому и солдатскому набору. То приедут на Москву служивые – их Бог знает куда на жилье определят. В такую Тмутаракань, откуда и не выберешься. Без еды и без коней, вестимо. А если и дойдут те страдальцы до приказа – долго ли уездных дворянишек да сынчишек боярских заволочить? – разгорячившийся князь, сообразив, что эти уничижительные слова относятся и к Матвею, бросил на того извиняющийся взгляд. – Да…Не сразу это выяснилось, Матвей, какой-то из этих страдников исхитрился царю рассказать – Бог один знает, как он до него добрался, да не побоялся правду говорить. А то бы и по сей день не ведали…

– А кто же…

– Любознателен ты, Матвей Сергеич, – прищурился князь, – Ну да все одно, может, завтра помирать, так вроде исповеди будет. Кто-кто? Никитка Одоевский, кому же еще быть? Другой бы и начал хитрить, да тут же бы и срезался. Вон, Юрка Долгоруков – вот уж лиса, как на него поглядишь, а обмануть только самого себя у него и выходит. А Никита – тот умеет. Вот и когда раскрылось дело – вывернулся. Говорят, что не сам – помог ему… Ну да не будем, есть имена, которые называть зря не стоит. Прогневался царь, да на то князь Никита и есть князь Никита,