Но было такое чувство, словно он врет. А почему, сама не знаю. Хотя собака та смущала. Да она просто убежать могла! Или не могла, если Синдзиро ее убил. Если убил он. Если ту собаку вообще кто-то убивал. Может ее не существовало. И Рескэ с другом просто обсуждали какой-то фильм. Но даже если так, то обсуждение фильма — не повод обзывать людей чудовищами, не повод требовать их уйти и не возвращаться назад!

Но Рескэ смотрел серьезно. Котенок одноглазый вошел и сел у его ног, обняв его ногу простым короткошерстным хвостом. Внимательно смотрел на меня. Словно они одна команда. Да так и есть. Если он даже Манэки-но нэко, то играет он явно за них, а не за меня. Да и с чего волшебному коту быть на моей стороне, если кормят его Хикари, их мама и брат?

— А ты что хотела передать? — спросил мальчик прежде, чем я что-то сказала ему. — Я передам. Он сейчас на перевязку ушел.

Он… на перевязку ушел? А часа два или три назад его в реанимацию увезли, когда раны разошлись! И теперь он сам туда ушел, ага.

Страшно обидно было, что Рескэ-кун так упорно и так жестоко мне врет. Но я поняла, что он будет отпираться до конца, будто ничего особого тут не произошло. Будто вовсе не он звал Синдзиро чудовищем и требовал уйти. Но… если он назвал моего любимого чудовищем, если друг так сильно его ненавидит, разве стоит надеяться, что он скажет мне правду? Разве можно мне надеяться, что расскажет, отчего? Просто они враги. Увы. И если я хочу что-то узнать о Синдзиро, мне надо прийти потом, возможно, в другой день. Сегодня, боюсь, Рескэ и котенок будут его здесь караулить. Только…

— Я хотела поблагодарить его, что спас моего отца, — пусть знает, что Синдзиро не такой уж и плохой, как он там о нем думает, даже если между ними двумя и правда что-то стряслось. — И я хотела бы лично сказать ему это, — вздохнула, так как искренне переживала, что это мне не удалось. — Ладно, я в другой день зайду. Завтра, наверное, нам еще с папой на кладбище ехать, проведать родственников.

Сердце мучительно сжалось. Боялась, что около их могил и мамину найду. Но, увы, папа молчит. И пока мы не доедем до кладбища, я точно знать не буду.

Жаль, что в такое время даже Рескэ мне не друг. Он, кажется, Синдзиро выгнал. Хотя… как тот смог выбраться из палаты?

— Хорошо, я передам, — улыбнулся мальчик.

Подойдя, осторожно сжал мое плечо, добавил серьезно:

— Надеюсь, твоя мама жива.

— Надеюсь, — вздохнула.

И я, поблагодарив, вышла и бесшумно задвинула за собой дверь. Благодарить не хотелось. Но надо было успокоить его бдительность, чтобы я могла зайти к Синдзиро в другой день, избежав встречи с братом Хикари или его котом.

Вздохнула.

Надо еще поговорить с Аюму, что я не смогла передать ее письмо. А если она потребует вернуть его ей, то увидит смятый конверт, смятый лист послания внутри, который столько раз переписывала. И она подумает, будто я сама ей назло смяла ее письмо. Хотя она просила. Вдруг она так обо мне подумает? Если уж Рескэ считает дружелюбного и тихого продавца сладостей чудовищем, то что может подумать обо мне моя подруга? Если уж один друг мне мешает, то… то друзья вообще могут в любой миг предать? Любые друзья?..

Я шла, а сердце билось тихо-тихо, устало. Что-то сжималось и корчилось от боли внутри.

В этом мире друзья предают. Если есть друзья, то кто-то из них может меня предать. Внезапно. Без предупреждения.

Но как найти Синдзиро?..

— Как ваш стул? — послышалось из-за двери, мимо которой я шла.

И я потрясенно остановилась.

Точно! А вдруг Синдзиро просто ушел в свой туалет? У него же в палате есть свой туалет с душем. Но… почему он не вышел ко мне, когда слышал, как я искала его? И даже после того, как Рескэ назвал его чудовищем?

Стало ужасно больно внутри.

Синдзиро-сан просто не хотел меня видеть?.. Он… он спокойно относится к девушкам, которые к нему подходят? Вот ведь, как насмешливо отозвался о желании Аюму написать ему письмо о любви! Может, он… он просто бабник? И Рескэ ругал его за это? Требовал отстать от меня или от кого-то еще? А он, понимая и принимая упреки, просто не захотел выйти ко мне. Он ведь уже меня выгнал. Даже после операции, после реанимации поспешно побежал в туалет, лишь бы меня не видеть. Но… даже будучи после реанимации… как Синдзиро успел так быстро прошмыгнуть в туалет, когда я стала отодвигать дверь?

Обхватила голову руками.

Не понимаю ничего. Вообще не понимаю ничего!

Но тут были Рескэ и трехцветный котенок, который был с ним заодно. Мне следовало уйти. Пока уйти. Но возвращаться ли назад? Но как тогда сказать подруге, что я не отдала ее письмо?

Сделала несколько неуверенных шагов вперед. Оглянулась на приоткрытую дверь его палаты. Жаль, но сейчас я не узнаю ничего. Особенно, если он сам не хочет меня видеть.

И, отвернувшись, пошла прочь, размазывая по лицу слезы. Вроде ничего особого пока не случилось — и папа, и Синдзиро живы — но отчего же так больно? И почему этот врач, Рю-сан, так уверен, что выход есть из любого лабиринта? Я вижу только потолок, толстые стены и… темноту. Темнота заткала все вокруг, мешая даже увидеть путь к отступлению, мешая даже запомнить все эти странные повороты судьбы.

Отец дожидался меня вместе с Мамору. Каори и врач уже куда-то ушли. Рядом с мальчиком лежал открытый альбом с изображением дракона на верхнем листе. Папа и сын художника оба молчали, сцепив пальцы.

— Кажется, Синдзиро… — отца взгляд заметив, торопливо добавила: — Кажется, Синдзиро-сан ушел.

— Кажется? — отец приподнял брови.

— Я ничего не понимаю, — устало вздохнув, опустилась возле них.

— Подумай получше, — серьезно сказал мой родитель.

Огрызнулась:

— Я и так думаю! — сердито растрепала волосы, сорвав бантик. — Только не понимаю ничего.

— Может, пойдем домой? — отец осторожно сжал мое плечо. — Если Синдзиро-сан куда-то из палаты вышел, значит, у него достаточно сил, чтобы идти.

— Может, его увезли на какие-то процедуры или обследования, — серьезно сказал сын художника.

Но он же недавно был в реанимации! Куда его тащить?! Да, впрочем, они не знают. И как им странное поведение Рескэ объяснить? И надо ли?

— Пойдем домой? — как-то умоляюще позвал папа. — Нам надо отдохнуть. Послезавтра еще надо съездить на кладбище.

Про маму так ничего не сказал. Так жива или нет?

— Пойдем, — вздохнула я.

И последний родной человек оставшийся поднялся и обнял меня, крепко прижав к себе. Стало немного легче. Хотя он тоже что-то от меня скрывал.

Следующий день был похож на кошмарный сон. Я долго не могла уснуть ночью, все думала, думала. Потом тихо поднялась и, включив настольную лампу, достала толстую свободную тетрадь, которую с отцом и с мамой — тогда еще мама была дома — купила мне для какого-то кружка. Но там нам бумагу выдали, тетрадь не пригодилась. Я села, взяла любимую ручку с танцующей Китти и стала записывать все, что помнила о тех днях, когда мама внезапно исчезла. Мне почему-то казалось, будто в тех событиях скрывается что-то важное. Точнее, мне просто хотелось в это верить.