— Время итогов, — сказал я вслух.

— Старик не любит, когда на такие встречи опаздывают, — кивнула волшебница.

Ни один из нас не двинулся с места.

— И Магистрату не понравится, что мы заставляем их ждать, — сказал я.

— Особенно после того, как Артамон, несмотря на поздний час, отказался их отпускать, — откликнулась вампирша. Голос у неё был счастливый.

— «Поздравляю, вот Вы и вышли на новый уровень», — продекламировал я.

Василиса в темноте улыбнулась — хотя, возможно, мне это лишь показалось.

— «И что Вы намерены делать дальше?» — промурчала она.

***

— И что Вы намерены делать дальше? — спросил Аполлон Артамонович.

Осадько нагнулась к сидевшему рядом с ней Кузьмину и что-то негромко сказала ему на ухо, прикрыв рот ладонью. Уголки губ волшебника чуть заметно дёрнулись вверх.

— В Управлении ходят слухи, будто Вы нас покидаете, — продолжал шеф. — Я хочу знать, так ли это.

Лица магов, собравшихся здесь, в малом конференц-зале, повернулись ко мне. Я набрал воздуха в грудь.

— Да, безусловно, — сказал я. — Хотя и не прямо сейчас. Этот слух сильно преувеличен — в отличие от слуха о моей смерти, например.

В зале послышались сдержанные смешки.

— Я имею в виду, — продолжал я. — У меня нет планов оставаться надолго, в этом вы правы. Управление — не любовь всей моей жизни, а только лишь эпизод... Который, однако, ещё не закончен. Я уйду. Потом. Но сперва мне хотелось бы защитить диссертацию.

Волшебники переглянулись, по залу прошло тихое «шу-шу-шу».

— У вас хороший набор материала, — подал голос Пнёв. — Пожалуй, вышла бы целая глава в докторскую.

Я повернулся к нему.

— Леонид Палыч!.. Истории с Димеоной, если вы только её имеете в виду, я касаться не собираюсь, и приложу все усилия, чтобы и остальные сотрудники Управления в своих трудах обходили её стороной, поскольку в ней слишком много... Личных моментов. Личных — для тех людей, которые мне близки, которых я уважаю... Надеюсь, вы разделяете мою позицию.

— Шу-шу-шу...

«Сейчас меня будут есть», — подумал я.

— Безусловно, — Пнёв начинал сдержанно улыбаться. — Но в таком случае... — он, не закончив, развёл руками.

— О чём я намерен писать? — спросил я за него.

Волшебник кивнул.

— Извольте: я напишу о прорыве.

— О прорыве? — брови мага поползли вверх. — Но, простите, если вы не берёте...

— Не беру, — кивнул я.

— ...не берёте последний случай, то, боюсь, что у вас... — он снова развёл руками и, замолчав, вопросительно уставился на меня поверх очков.

— Недостаточно материала? — закончил я за него. Волшебник продолжал сверлить меня взглядом. — Хорошо... Вы хотите знать тезисы?

По воцарившемуся молчанию я почувствовал, что маги заинтригованы.

— Окажите любезность... — проворчал кто-то.

— С удовольствием, — я мысленно разжал пальцы и начал свой полёт в пропасть. — Но сначала скажите вы мне: что такое прорыв?

— Шу-шу-шу...

— То, с чем мы обычно боремся, — пошутил кто-то, но его не поддержали.

Я пожал плечами:

— Возможно, но мне бы хотелось услышать определение.

— Шу-шу-шу...

— По Глухову... — подала голос Осадько, и, хотя тон её был очень тихим, внезапно всё в комнате замерло. — Спасибо. Так вот: по Глухову, прорыв есть такое состояние поля Сказки, которое не может рассматриваться как результат целенаправленного управляющего воздействия... Поскольку обычно мы просчитываем конфигурацию как минимум на три полных цикла вперёд, становится ясно, что при прорыве управляемость Сказки резко снижается. Отсюда, — женщина повернула голову. — Отсюда и ваше «мы с этим боремся», Семён Арктурович. По Троицкому, прорыв — это внешнее возмущение, выходящее за три сигмы вероятностного распределения. Как видите, всё ещё проще.

В комнате повисло благоговейное молчание.

— Спасибо, Эмма Борисовна, — сказал я прежде, чем оно успело перейти в очередное неприятное «шу-шу-шу». — Так вот, мой главный тезис заключается в том, что прорыв есть нормальное состояние поля Сказки и одновременно единственный способ её функционирования.

На этот раз пауза была по-настоящему долгой. Потом заговорили вдруг все и сразу, так что разобрать что-либо было почти невозможно. Я успел различить лишь, как кто-то сказал: «Смело, смело!» — да характерное гыканье Лужнина. Я скосил взгляд к верхней точке стола — Аполлон Артамонович смотрел в мою сторону и улыбался. «Что ж, хорошо, — подумал я отстранённо. — По крайней мере, меня сразу не бьют, стало быть, это может сработать».

— Сразу видно зяблинского аспиранта, — отчётливо произнёс кто-то. — Раздувание щёк и вёдра воды при полном отсутствии содержательной части.

Через стол уже летела первая пригоршня грязи.

***

Мало-помалу всё успокоилось. Говорившие громче всех рассаживались, наконец, по местам, и всё больше взглядов возвращалось ко мне — люди словно бы вспоминали, с чего же всё началось.

— Ерёмина нет, — уже спокойнее сказал кто-то. —