Но нашелся в свите человек, который осмелился заявить, что столь бесстыже вести себя нельзя. Это был дипломат Михаил Константинович Ону – русский посол в Афинах, блестящий знаток Востока, который сел на фрегат в Пирее.

– А ну его! – сказал Ону греческий королевич.

Великокняжеская троица тут же устроила на почтенного старца настоящую охоту. Стоило послу появиться на палубе, как все трое, включая и цесаревича Николая, дружно орали:

– Ану! А ну его…

Травля беззащитного старика увлекла молодежь. Николай с королевичем где-то достали грязную прокисшую тряпку и теперь часами лежали над входом в кают-компанию, выжидая когда Ону откроет дверь. Выйдет он на палубу, и… смрадная тряпка тут же опускалась на его лысину.

Дипломат как-то признался командиру фрегата:

– Кажется, это путешествие станет самым трудным эпизодом в моей биографии. Мне становится не по себе, когда я подумаю, что один из этой милейшей троицы станет моим императором…

Дул слабый зимний муссон, качки почти не было, горшки с цветами на столах кают-компании даже не привязывали. Оба Георгия (русский и греческий) жили в кормовых каютах на общих офицерских правах. Николай же занимал на фрегате салон адмирала, куда приглашал к столу (согласно очередности) ежедневно по три офицера, в том числе – по графику! – к нему ходил обедать и брат…

Опьянев, они заводили на палубе бесовские игры. Инициатором игр, как правило, являлся греческий королевич, которому сил и хамства, похоже, уже было некуда девать. Однажды над мачтами фрегата, идущего в океане, вдруг завитала на мягких пуантах тень балерины Кшесинской – злопамятный Ники так и не простил брату его успехов у Малечки! Георгий стоял тогда спиною к открытому люку, а Николай со страшной злобой пихнул Жоржа от себя – и тот залетел прямо в трюм. Из глубин корабля послышался сочный шлепок тела, столь отчетливо прозвучавший, будто на железный прилавок шмякнули кусок сырого мяса…

Чахотка, недавно залеченная, после падения в трюм дала яркую вспышку. В Бомбее был созван консилиум врачей – русских и колониальных, которые сообща решили, что влажный воздух тропиков лишь ускорит развитие туберкулеза. Александр III по телеграфу из Гатчины распорядился: «ГЕОРГИЮ ВЕРНУТЬСЯ НЕМЕДЛЕННО». Новый год встречали без елки – вместо нее соорудили нечто варварское из бамбуковых палок, а вскоре на рейд Бомбея, возвращаясь из Владивостока на Балтику, влетел бравый крейсер «Адмирал Корнилов», чтобы забрать на родину великого князя Георгия. Николай вежливо прервал тогда охоту на крокодилов – ради прощания с братом, которого сам и угробил!

– Со мной все кончено, – на прощание сказал Жорж, кашляя кровью…

А Николай продолжил увлекательное путешествие. Он даже прифрантился. Серая «тройка» с жилетом, на голове – котелок, в руке – тросточка. Напоминал он при этом лабазного приказчика из Сызрани или Тамбова, который вышел вечерком на Дворянскую, вгонять в трепет купеческих дочек… При верховой езде штанины брюк у него высоко вздергивались, обнажая нежно-сиреневые кальсоны. Для индийского климата – это уж слишком! Но англичане, эти природные джентльмены, кальсон цесаревича не замечали…

* * *

Проплыли мимо, словно в сказке, белые слоны Сиама… матросы стругали ананасы ножиками, словно репу с родимого огорода; сиамский король, искавший дружбы с Россией, прислал в дар русским морякам двух черных пантер, к которым было не подступиться, и двух милых поросят – ручных, как деревенские собачки.

Была уже весна 1891 года, когда в день вербного воскресенья эскадра вошла на рейд японского порта Нагасаки. В компании с греческим королевичем Николай начал свое знакомство с Японией. Для переездов пользовались рикшами. 29 апреля, осмотрев древности Киото, Николай въехал в узенькие улочки Оцу. Его вез на себе один рикша, двое других бежали сбоку, помогая везущему. За цесаревичем двигалась коляска с греческим Георгием, третьим (тоже на рикше) ехал японский принц Ари-сугава. Улица была шириною всего в восемь шагов. Кортеж растянулся, по стенкам домов жались японские полицейские.

Среди них стоял и самурай Тсуда Сацо! Внезапно двумя руками он схватил саблю и с первого же удара рассек котелок на голове русского наследника. Со второго удара из-под сабли брызнула кровь. Георгий, выскочив из коляски, треснул самурая столь сильно, что тот сразу упал. Тсуда Сацо, едва живого, скрутили. Николая отвели в ближнюю лавочку, где старая японка промыла ему раны. Врачи наложили ему на черепе два шва. Стало известно, что микадо Мацухито срочно выезжает к месту печального происшествия.

Внук солнечной богини Аматерасу приложил немалые старания, дабы загладить вину своего самурая (Япония никак не хотела ссориться с великой соседкой из-за этого случая в Оцу). Микадо лично прибыл на борт «Памяти Азова» и буквально завалил палубу фрегата драгоценными дарами Востока. Корабль стал похож на громадный антикварный базар. Здоровье Николая не внушало никаких опасений и он был готов продолжить поездку по Японии, народ которой с удивительным дружелюбием относился к русским, но тут вмешался грозный отец: «ОСТАВИТЬ ДАЛЬНЕЙШЕЕ ПУТЕШЕСТВИЕ, – диктовали из Гатчины, – НЕМЕДЛЕННО ИДТИ НА ВЛАДИВОСТОК».

Был пасмурный и холодный день, когда «Память Азова» втянулась в гавань Владивостока. Россия обнажала перед наследником престола свои глубокие тылы… Владивосток – город бешеных денег (один паршивый лимончик, которому в Питере цена копейка, здесь стоил 5 рублей). Железной дороги еще не было, но вокзал уже стоял, сверкая новенькими кирпичами. Николай взял тачку с землей, которую и сбросил в обрыв, символизируя этим жестом закладку Великого Сибирского пути со стороны Дальнего Востока… «Воспитательное» путешествие закончилось!

Много позже потянулись глупые сплетни, будто Николай II не начал бы войны с Японией, если бы самурай не ударил его тогда саблей по голове. Но причины войны не были столь мелочны, а самураю Тсуда Сацо император на всю жизнь остался даже благодарен.

– Вы не поверите! – говорил Николай близким. – Но с тех пор, как меня трахнули в Японии по черепу, окончательно прошли головные боли, мучившие меня с самого раннего детства…

* * *

А брат Георгий, посланный лечиться на высокогорном Абастумане, домой уже не вернулся.

В сознании своего неизбежного конца люди становятся мудрее. Георгий увлекся астрономией и на свои личные деньги отстроил в Абастумане обсерваторию, которая сохранилась и до наших дней… Смерть пришла к нему в 1899 году; на смертном ложе он ругался:

– Это мне братец устроил… за Малечку! Теперь убийца царствует, шлюха пляшет, а я вот подыхаю… под облаками!

Умер он страшно, решив убежать от смерти. Его нашли мертвым в грязной проточной канаве. Когда революция сошлет Николая II с его семейством в Екатеринбург, там, сидя на бревнах, сваленных возле дома купца Ипатьева, царь на свой лад осмыслит давно минувшие дни своей юности.

– Господь Бог покарал меня за Георгия, – говорил он. – Это я виноват в смерти брата. Если б не пихнул его тогда в люк, Бог не гневался б на меня – и не было б революции на Руси…