Вот сейчас она сидит в соседней комнате и – мешает ему! Как раз пришло время хватить гвардейский «тычок» без закуски, а Машка торчит там и подсматривает, как бы муженек не выпил чего-либо. Отложив перо, император подкрадывается к буфету. Без скрипа отворяются заранее смазанные дверцы. Вот и вожделенный графин. Засим следует легкое, давно обдуманное наклонение его над рюмкой, но раздается предательское – буль-буль-буль. В дверях уже стоит жена со старым носком в руках.

– Ах, Сашка, Сашка, – говорит она с укоризной. – Зачем ты хочешь обмануть свою старую Мари? Ведь тебе нельзя пить…

Опьянение у него выражалось в одной привычке, которой он не изменял смолоду. Император ложился спиною на пол и начинал хватать за ноги проходящих людей, слегка и игриво их покусывая. В таких случаях камер-лакеи звали царицу, а она привычно говорила ему:

– Сашка, сейчас же иди спать… Ты пьян!

И самодержец всея Руси, Большая и Малыя, Белыя и Прочая, не шумствуя (и не стараясь доказать, что он трезвый), самым покорнейшим образом убирался в спальню. Гатчинский замок, и без того угрюмый, становился во мраке словно заколдован, а в ночи гулко цокали копытами лошадей лейб-казачьи разъезды…

Петербуржцы называли царя «гатчинским затворником», европейская пресса – «пленником революции». Надо признать, что этот самодержец с тяжелым воловьим взором умел ошарашить Европу! В острый момент политического кризиса, когда многие страны искали поддержки у России, он провозглашал тост: «Пью за здоровье моего единственного друга, короля Черногории, а иных друзей у России пока что нет».

Подобные выкрутасы не были пустозвонством. Царь был уверен в несокрушимой мощи своего государства, и, выпивая чарку за здоровье южных славян, одновременно напускал похмельную икоту на Габсбургов. Военный авторитет России стоял тогда очень высоко, и Европа смиренно выжидала, что скажут на берегах Невы…

– Пока русский император изволит ловить рыбку, – говорил Александр III, закидывая удочку в гатчинские пруды, – Европа может и потерпеть. Ничего с ней не случится!

Ему повезло – он любил жену (редчайший случай в династии Романовых!). В окружении дядей и братьев, средь которых процветали самые гнусные формы разврата, Александр III сумел сохранить здоровое мужское нутро. Говорили, что царь вообще однолюб. В дневнике он заполнил страницу непорочным описанием своей первой брачной ночи. И – никаких оргий! Страшный пьяница, он не устраивал гомерических попоек, а надирался втихомолку. Начальник его охраны, генерал Петр Черевин, по совместительству исполнял должность и царского собутыльника…

Поэты демократического лагеря даже восхваляли императора за его явную скромность:

Матку-правду говоря, гатчинский затворник Очень плох в роли царя, но зато не ерник.

Хоть умом и не горазд, но не азиатец —

Не великий педераст, как Сережа-братец.

Мария Федоровна до старости была неутомимой танцоркой. Женщина с большой волей и выдержкой, она сумела подобрать отмычки к сердцу своего грубияна-мужа. Вполне счастливая в браке, она произвела на свет трех сыновей – Николая, Георгия и Михаила (Ники, Жоржа и Мишку).

Старшего царь порол как Сидорову козу, среднего поднимал за уши, показывая ему Кронштадт, а младшего… младшего он и пальцем не тронул, хотя частенько грозился: – Мишка, ты не шали, иначе я дам тебе деру!

Мария Федоровна приехала в Россию, везя в своем багаже запас лютейшей ненависти к бисмарковской Германии, и этого запаса хватило на всю ее долгую жизнь. Она страдала за свою маленькую отчизну, на которую в 1864 году напали немцы, отнявшие у Дании Шлезвиг-Голштинию, и датская принцесса, став русской императрицей, никогда им этого не простила. Потому-то, под сильным влиянием жены, Александр III мстительно затирал людей с немецкими фамилиями, двигая по «Табели о рангах» всяких там Ивановых, Петровых и Николаевых.

Настала пора бурной русификации всего чужеродного, введенного прежними императорами. Вдруг исчезли усы и бакенбарды. Подражая неприхотливому властелину, генералы и министры России буйно зарастали бородищами. Чем пышнее была растительность, тем больше было шансов выказать себя отчаянным патриотом. На русский лад заново переобмундировали и армию. Солдат при Александре III получил удобную и легкую гимнастерку. Офицерский корпус принарядили в шаровары и сапоги бутылками, появились высокие мерлушковые папахи генералов и шинели упрощенного образца… Перед нами исторический парадокс: сын и внук германофилов стал отчаянным русофилом!

А жена не уставала нашептывать ему слова ненависти к Германии. Тактично оставаясь в тени престола, она настойчиво подталкивала мужа в объятия поверженной Франции, которая была готова на все – лишь бы иметь Россию в друзьях.

* * *

Жизнь наследника слагалась в замкнутом треугольнике: Гатчина – Копенгаген – Ливадия. Невнятным шепотком вельможи судачили, что Николаю на престоле не бывать, а бывать Михаилу. Симпатии матери тоже сосредоточились на младшем сыне.

Для раскрытия человека изнутри очень важно знать: что он читал? Из газет Николай II всю жизнь прочитывал «Русский Инвалид». Обожал юмористические журналы с картинками, которые бережно собирал в подшивки, отдавая их в конце года переплетать лучшим мастерам. Из писателей пуще всех ценил Гоголя, ибо его шаржированные герои выглядели ублюдочно-идиотски. Николаю нравилось отражение русской жизни в этом кривом зеркале, его забавляло и тешило, что Гоголь видел в России только взяточников, мерзавцев, сутяг и жуликов, и это понятно, ведь рядом с его нищими духом героями – Николай II во многом выигрывал!

Худосочие наследника вызывало тревогу родителей. Александр III постоянно ворчал на жену, что она «испортила породу Романовых». Из Германии даже вызвали знаменитого врача, который, осмотрев Ники, заявил, что цесаревич будет здоров, когда прекратит предаваться тайному пороку.

Ники с детства страдал сильными головными болями. Он не удался в родителей – ни красотою матери, ни отцовскою статью. Подрастая, цесаревич производил на окружающих странное впечатление. «Наполовину ребенок, наполовину мужчина, маленького роста, худощавый и незначительный… говорят, он упрям и проявляет удивительные легкомыслие и бесчувственность!» Повесить щенка на березе или прищемить в дверях беременную кошку было для Ники парою пустяков.

– Визжат? Хотят жить? А мне интересно, как они подыхают, – говорил Ники, смеясь.

Императрицу однажды навестил граф Шереметев.

– Вчера меня посетил ваш сын с сестрою Ксенией – сообщил он, – я сам был молод и тоже, прости господи, любил побеситься. Но… цесаревич ведет себя довольно-таки странно.

– Что он там еще натворил? – нахмурилась мать.

– Носился по комнатам, все к чертям перевертывая. Играл в прятки. Смею думать, что когда человеку с усами пошло уже на третий десяток, мне кажется, он мог бы проводить свои вечера более содержательно.

– Ах, вот оно что! – рассмеялась царица-мать. – Но, милый граф, вы же сами знаете, что мой Ники еще сущий младенец.