Она небрежно поклонилась президенту и вышла.

— Мы начинаем уже подталкивать друг друга, — сказал президент, взявшись за шляпу. — Прощайте, братец!

«Он чуть ли не насмехается надо мной, это сомюрское чучело! Хороший удар шпаги, право, был бы для него нелишним уроком».

Президент отправился. Три дня спустя г-н де Бонфон объявил о своей женитьбе на девице Евгении Гранде, а через шесть месяцев он сделался советником королевского суда в Анжере.

Уезжая из Сомюра, Евгения приказала вылить из вещей Шарля и из восьми тысяч франков золотом, полученных от него, золотую чашу, которую она затем подарила в церковь бывшего своего прихода, где она столько молилась за него!

Иногда она приезжала из Анжера в Сомюр. Муж ее, выказавший в одном политическом деле много рвения и самоотвержения, был сделан президентом Судебной палаты и наконец, спустя три года, Первым президентом. Теперь он метил на кресло в парламенте… А там пэрство, а там… А там сам король станет его родичем, говорила Нанета, Длинная Нанета, г-жа Корнулье, буржуазка города Сомюра, которой ее госпожа возвещала о предстоящих ей почестях.

Заключение

Господин Первый президент де Бонфон (наконец-то он избавился от ненавистного прозвания Крюшо) не успел осуществить ни одной из своих тщеславных надежд. Восемь дней спустя после выбора его в депутаты от Сомюра он вдруг скоропостижно умер.

Бог, всевидящий и никогда не поражающий праздно, покарал его, вероятно, за расчеты и крючкотворство, с каким он составил при участии Крюшо свой брачный договор, согласно которому оба супруга предоставляли взаимно друг другу, в случае бездетности их союза, всю совокупность своих имуществ, как движимых, так и недвижимых, ничего из них не исключая и не удерживая, в полную собственность, не связывая себя при этом инвентарной описью по форме, отсутствие которой не может повлечь спора с их наследниками или правопреемниками, принимая во внимание, что указанное дарение и проч. Это условие может объяснить то глубокое уважение, которое президент неизменно выказывал к воле и одиночеству госпожи де Бонфон. Женщины признавали господина Первого президента деликатнейшим из мужчин, сочувствовали ему и часто доходили до осуждения страдальческой страсти Евгении, но осуждали ее, как они умеют осуждать женщину, с жесточайшей осторожностью.

— Следует предполагать, что госпожа президентша де Бонфон сильно хворает, если муж ее в постоянном одиночестве. Бедняжка! Скоро ли она оправится? Что же у нее — гастрит, рак? Почему она не обращается к врачам? С некоторых пор она заметно желтеет; ей следовало бы съездить в Париж, посоветоваться с тамошними светилами. Как может она не желать ребенка? Говорят, она очень любит своего мужа; как же не подарить ему наследника при его положении? Да знаете ли вы, что это ужасно? И если бы это было вызвано прихотью, то было бы достойно полного осуждения… Несчастный президент!

Одаренная той тонкой чуткостью, которую отшельник упражняет своими вечными размышлениями и изощренной способностью зрения схватывать все, что попадает в его кругозор, Евгения, приученная страданием и последними уроками жизни к предугадыванию всего происходящего, знала, что президент желал ее смерти, чтобы стать обладателем несметного состояния, увеличенного наследствами от дяди-нотариуса и дяди-аббата, которых Провидение имело прихоть призвать к себе. Бедная затворница испытывала чувство жалости к президенту. Всевышний воздал вместо нее за расчеты и низкое безразличие к ней супруга, уважавшего, как вернейшую страховку своих богатств, безнадежную страсть, питавшую сердце Евгении. Дать жизнь ребенку — не значило ли это убить надежды себялюбия и утехи тщеславия, лелеемые Первым президентом? Творец отдал груды золота своей пленнице, равнодушной к золоту и стремившейся к небу, ей, которая жила, благочестивая и добрая, в святых помыслах и не перестала втайне помогать несчастным.

Г-жа де Бонфон овдовела в тридцать семь лет от роду. Имение ее считалось в двадцать пять миллионов; она еще была хороша, но хороша как женщина около сорока лет. Черты лица ее нежные, тихие; вокруг нее лучезарный венец благородства, мученичества; она уберегла свою душу от тлетворного дыхания света; но вместе со всем этим в ней заметны сухость и привычки старой девы. Несмотря на свой миллион дохода, она живет так же, как жила бедняжка Евгения Гранде; топить начинают у нее в те дни, как топили при отце ее. Одета она так же, как и мать ее. Сомюрский дом, лишенный солнца и тепла, вечно погруженный в тень и печаль, — вот прообраз ее жизни. Ее могли бы прозвать скупой, если бы не было известно всем, на что употреблялись ее доходы. Она основала несколько школ, богаделен, публичную библиотеку. Церкви Сомюра приходят в цветущее состояние.

Г-жа де Бонфон, которую в насмешку называют мадемуазель, обычно внушает благоговейное уважение. Но благородное сердце, которое билось лишь для самых нежных чувств, было призвано покориться расчетам человеческой алчности. Деньги должны были сообщить свои холодные оттенки этой небесной жизни и внушить недоверие к чувствам в женщине, которая вся была чувство!

— Только ты одна меня любишь, — говорила Нанете Евгения.

Тайно рука этой женщины простерта для врачевания ран жизненных. Она стремится к небу, напутствуемая хором благословений несчастных и слезами благодарности. Великая душа ее уничтожает и покрывает недостатки ее образования и прежние привычки. Вот повесть, вот картина жизни бедного создания, женщины, которая не от мира сего, которая была создана быть нежнейшей супругой и не знала мужа, которая была бы образцом матери и не насладилась счастием иметь детей.

В судьбе человеческой жизнь Евгении Гранде может считаться образцом страдальческого самоотвержения, кротко сопротивлявшегося людям и поглощенного их бурной, нечистой массой. Она вышла… как из руки вдохновенного художника Древней Греции выходит божественная статуя; но во время переезда в чужую землю мрамор упадает в море и навеки скрывается от людских восторгов, похвал и удивления.

Лилия долины

Члену Королевской академии медицинских наук

Ж.-Б. Накару

Дорогой доктор, вот один из наиболее тщательно отделанных камней фундамента, на котором медленно и старательно возводится литературное здание; мне хочется начертать на нем ваше имя отчасти для того, чтобы отблагодарить ученого, некогда спасшего мне жизнь, отчасти для того, чтобы оказать внимание близкому другу.