— Он спас мне жизнь при первой встрече. Я не могу просто выбросить это из головы, — виновато с казал Огонек.

— Так ведь и ты его спас. Не думай о нем как о своем ровеснике, — Лачи все еще выглядел терпеливым. — С детства его учили нести смерть и получать от этого удовольствие. Вспыльчивый, неудержимый, жестокий…

— Да! — горько воскликнул мальчишка, невольно коснувшись шрама под ребрами. — Я знаю, я видел! Но он был и добрым со мной.

— Странная доброта, — Лачи смерил его взглядом. — Он делал с тобой все, что хотел, как с игрушкой. Он забавлялся, пытаясь пробудить в тебе Силу — чудо, что ты остался в живых — и за это ты благодарен? Конечно, теперь ты особенный…

— Не за это, — Огонек сжал руки, — И не такой уж особенный. Он подобрал меня в лесу, оборванного, ничего не помнящего. Думал, я прислан вами. Он мог убить, не просто мог — должен был; но вместо этого давал все, о чем я и просить не смел. Он защищал меня от своих же… — Огонек чувствовал нетерпение северянина. Лачи не понимает. Для него все перечисленное — прихоть избалованного мальчишки.

Огонек вспомнил песчаный круг и стоящих на коленях людей. К ним никто не собирался быть добрым. И этот взгляд — ведь не мог видеть сейчас полукровку. Значит, так смотрит теперь на всех? И тот, подошедший к нему — ведь он приблизился с поклоном, вряд ли говорил дерзости… А Кайе даже не обернулся, пока тот силился встать. Нет, больше нет никакого желания знать… этого человека. А ведь даже сейчас зачем-то пытался выгораживать перед Лачи… зачем?

Словно горькой мазью губы намазали:

— Я сделал большую глупость. Прости, эльо. Обещаю, этого больше не повториться.

Лачи оперся на низко растущую толстую ветку, положил подбородок в ладонь; рыжее заходящее солнце подсвечивало белесые волосы так, что они тоже казались рыжими, будто и он — полукровка.

Северяне посматривали в сторону южного лагеря, занимаясь обычными вечерними делами — костром, приготовлением пищи. Огонек маялся без дела. Он не раз предлагал свою помощь, и ее принимали, но все валилось из рук у подростка. Он не мог сосредоточиться ни на чем, вертел головой, все больше смотря в южную сторону, метался внутренне, как больной в горячке.

Будто камней на шею навесили, дышать можно, только тяжко… Во рту был вяжущий пыльный привкус, и даже медовое питье не помогало избавиться от него. Дурак, какой же дурак.

До сих пор ощущал кожей, как сердился Лачи — казалось, теперь все подозрительно косятся на мальчишку. А Шику покинул палатку Лачи явно чем-то расстроенный.

— Что происходит? О чем еще сказали южане? — решился тот спросить в открытую. Но тот лишь отмахнулся и невесть почему посмотрел на недавнего товарища враждебно.

— Ничего, что могло бы тебя позабавить или развеселить. Иди лучше займись чем-нибудь, не путайся под ногами.

Наконец Кави сжалился и посадил Огонька рядом с собой чинить сбрую. От него требовалось только подавать и придерживать. Занятый своими мыслями, полукровка не сразу заметил, что и у Кави работа не ладится, он едва не перерезал один из ремней пополам и порезал палец краем медной бляхи, когда пытался ее закрепить. Это уж совсем ни на что не походило.

Наконец Кави отложил узду и поманил Огонька сесть поближе. Всмотрелся в него.

— Как ты?

— Как дурак, — вздохнул тот. — Я потащился куда не просили… сам не знаю, что нашло.

— Боюсь, тебе намеренно позволили к ним подойти, — лоб Кави прорезала глубокая морщина. — Я дал слово и Лиа, и своей сестре, что буду приглядывать за собой, но сплоховал в первый же день.

Огонек несколько опешил, но, поразмыслив, понял, что это похоже на правду. Он умеет бесшумно скользить по лесу, но и Лачи не полных олухов набрал в свою свиту. Вон как его быстро остановили, когда появился Кайе… Но зачем это всё?

— Я боюсь за тебя, — признался Кави. — Южане, кажется, настроены засесть тут надолго, они собираются заняться расспросами каждого червяка у добытчиков Солнечного камня. Как бы не увидели лишнее.

— Ты про развалины города? Лачи говорил про него, — перед глазами смутно проплыли другие развалины, поросшие папоротником, скрытые мхом — возле которых он сам жил с родными. Интересно, как выглядят эти…

— Развалины Лачи волнуют мало, — рассмеялся Кави. — Там рядышком кое-что строят — это позволит Тейит укрепиться в Долине. Глава Хрусталя рисковал, притащив сюда южан… — он подумал и прибавил: — А может и к лучшему. Они расспросят рабочих и уедут, и долго еще не появятся здесь. Лачи намерен дорого от них откупиться. Ну ладно, речь о тебе. Я не должен этого говорить, но хочу, чтобы ты был готов, прежде чем это скажет тебе сам Соправитель. Перед твоей матерью я виноват… а Лачи не так уж многим обязан. Он хочет, чтобы ты поработал приманкой — помог выманить это их чудище. Не делай такие глаза, война никому не нужна, но Север сможет диктовать свои условия, если Отмеченный Пламенем окажется в клетке. Чего он вполне заслуживает.

— Я не понимаю, — сказал Огонек. — Ты говоришь много, но суть ускользает.

— Просто волнуюсь, представляя, как сейчас смотрят на меня все трое — Лиа, Ила… и Соль. Ты чувствуешь, где он, и скажешь нам, и поможешь заманить куда надо. Он пойдет к тебе, если сочтет, что ты там один. Ты не один будешь, конечно. Только ради всего святого, не отходи от охранников! Они, конечно, будут следить, но парень ты слишком уж шустрый, и если что-то их отвлечет…

Огонек недоверчиво фыркнул:

— Что-то я сомневаюсь, на кой лад ему сдался полукровка, даже если он и успел меня заметить. Вряд ли наделение крохотной Силой — то, что стоит помнить больше года.

Кави какое-то время сидел с таким лицом, будто глотает рвущиеся наружу слова, но в итоге махнул рукой:

— Да провались этот Лачи, раз он тебе совсем ничего не сказал! На днях он обмолвился, что Кайе Тайау мог не случайно тут появиться. Во всяком случае, раз у него есть такая причина тебя ненавидеть. Из-за отца…

— Так, стой, погоди, — Огонек поднял ладони. — Ты перепутал. Это у меня есть причина ненавидеть