один полукровка столь опасен, незаменим, главная фигура в любой игре и аж сами Соправители не нашли кого получше, — не выдержал Огонек.

Снова раздался сдавленный звук, но теперь Огонек понял, что Кайе в самом деле смеется. Он все еще зол и не верит, но по крайней мере теперь он действительно слушает. Теперь в его голосе было любопытство, хоть и раздражающе — высокомерное:

— И зачем это все тебе? Чтобы ощущать себя значимым?

— Чтобы Тейит и в самом деле не сцепились с Асталой. Тогда мало не покажется никому.

— Не мелочишься! Или все проще — чтобы я не мешал задурить головы Тумайни с Толаи?

— Вы всегда найдете, к чему придраться у северян! — сказал Огонек. — Я довольно насмотрелся. И крысы мы горные, и чувства у нас не такие, и даже дышим, наверное, неправильно.

— Вы? Значит, ты определился со стороной. А что же мне помешает сейчас ударить по северянам просто если я захочу? — в голосе снова послышались опасные нотки.

— Здравый смысл, наверное — это точно будет тогда война. И ты уверен, что Астала к ней готова? Даже твой брат ее пока не хотел начинать. Иначе посольство выглядело бы иначе или вовсе не поехало в эту долину.

— Что ты вообще знаешь о моем брате? — бросил Кайе сквозь зубы.

— То, что он убьет меня, если увидит. Мало, но мне достаточно.

— Что ж, ты пойдешь со мной в лагерь, а там разберемся.

Неожиданно Кайе опрокинул его на траву. Нажал на ребра чуть выше солнечного сплетения — Огонек теперь и повернуться не мог.

— А у тебя глаза поменяли цвет, знаешь? Я и в темноте вижу. Южная Сила, и никакой Север этого не перечеркнет.

— Знаю. Но выбор я делаю сам.

— Вижу, что сделал. У тебя и выговор теперь северный. Помню, ты говорил, что хочешь лечить?

— Этому я учился в Тейит.

— И как, получается?

Полукровка удивился искреннему любопытству в голосе.

— Не очень, ведь ты сам сказал — Сила южная… но кое-что я могу.

Теперь в голосе Кайе была досада, и даже обида:

— Кое-что, значит. Но можешь. Понравилось быть целителем?

— Понравилось, — тихо и уверенно ответил Огонек.

— Сбылась мечта? Все бедные кварталы благословляют твое имя, да?

Он неожиданно отпустил Огонька, долго и тяжело смотрел на подростка. Затем быстро, настороженно привстал.

— Сиди тут, и не шевелись, — приказал еле слышно, обогнул дерево и исчез.

Раздался треск, сдавленный вскрик, заглушенный гвалтом ночных птиц — снова они сорвались с веток, взлетели, хлопая крыльями. Полукровка забыл о приказе, вскочил, кинулся к месту, откуда раздался звук. Пробежал десяток шагов, чуть не споткнулся о тело на земле. Задохнувшись, Огонек нагнулся, пытаясь понять, кто это, что произошло и можно ли помочь. Темно было, не понять, кто.

— На, смотри, — ему в руку сунули горящую ветку. Несколько мгновений прогорала хвоя, потом погасла, но он успел увидеть, узнать лежащего на спине.

…Огромные, темные глаза Шику, распахнутые. Огонек был уверен — тот ничего не понял. Только ощутил удивление.

Полукровка опустился на колени, отчаянно пытаясь нащупать хоть искру жизни. Кайе стоял рядом.

— Что ты наделал…

— Пока мы с тобой разговаривали, он подошел и устроился за стволом. Поэтому я отвел тебя в сторону, теперь он не мог напасть, не сменив положение. Он сидел и слушал, думая, что мы отвлеклись. А потом приготовился к атаке.

— Он не смог бы, — прошептал Огонек. — Он бы в тебя не попал… Тебя закрывало дерево.

— В тебя он целил.

— Причем тут я…

— Какой ты… доверчивый, — вдруг сказал юноша странным тоном. — Я согласился взять тебя в лагерь, проверить, говоришь ли ты правду. Если правду — северу никак нельзя тебя лишаться, живым и невредимым уж точно. Ловушка? Со мной справиться не так-то легко, а с тобой — раз плюнуть. Если убить или серьезно ранить тебя, это и на мне скажется. За этим тебя и везли, получается. Только сбежал ты некстати.

— Он был… моим товарищем. Всё это чушь, — тихо сказал Огонек.

— Это не чушь. Ты сам сказал про шпионов и то, как тебе стало плохо. Только вот пока ты лежал, собирая голову из кусочков, и моя рана никак не могла затянуться. И я допустил, чтобы… а, это уже неважно. На север ты теперь не вернешься, — заключил Кайе.

— Тебя обвинят в убийстве.

— Не посмеют. Он бросил радужный нож первым, в тебя. Я отбил. Нож до сих пор торчит в дереве. Тогда он другой бросил в меня.

— Ты стал уканэ, раз начал предсказывать поступки других? — яростно сказал Огонек. — Откуда ты знаешь, кто что задумал?

— Я с детства слышу о чужих планах кого-то убить или заманить в ловушку, способов множество, — Кайе не принял вызова. — И врагов у меня довольно.

— Чем ты его? Я не вижу оружия. Чекели?

— Смешной ты все-таки…

Вокруг его головы вился светлячок, как давным-давно в их лесной вылазке. И это стало последней каплей — Огонек осознал, что именно сейчас действительно потерял всё. Ему нельзя на север, если Кайе прав. Он не хочет быть пленником в Астале. У него не осталось друзей, и все те, что были к нему добры, под угрозой — Лачи не простит своего промаха. И, поняв это, Огонек повалился наземь, уткнулся лицом в сосновые иглы, устилавшие землю, и зарыдал — точнее, завыл, захлебываясь слезами, дрожа от боли и ужаса. Прорвалась напряжение и тех часов, когда шел, опасаясь, что это его последняя ночь.

Кайе стоял неподвижно, смотря на верхушки пихт.

— Проорался? Легче? — обронил, когда отчаянные рыдания стихли немного.

Равнодушный голос привел Огонька в чувство, заставил вскинуться:

— Что легче?! Никогда себе не прощу!

— Да уймись ты… — Кайе думал о чем-то , едва обращая внимание на мальчишку. — Хватит.

— Там, на севере, люди! И они дороги мне! Если и они погибнут теперь из-за меня…

— Пусть благодарят Лачи.

— Вот как? Наша связь… в Бездну, она ничего не стоит! Ты все узнал, я не нужен больше… давай, раз тебе и в самом деле плевать на всех!

— Амаута! Не пори чушь. Мое дело — думать о Юге.

— Видел