стороны (согласно Фракасторо[2500]), среди них бывают и такие, что inverecundi et pertinaces, отличаются бесстыдством и раздражительностью. Однако в большинстве своем они крайне стыдливы, и это заставляет их вместе с Пет. Блезенсисом{1881}, Кристофером Урсвиком{1882} и многими им подобными отказываться от всяких почестей, должностей и повышений по службе, которые иногда выпадают на их долю; они не мастера ораторствовать или выставлять себя, как это умеют другие, timor hos, pudor impedit illos{1883}, застенчивость и робость препятствуют их успехам, они вполне довольствуются своим нынешним положением и не желают поступать на какую-либо новую должность, а посему, похоже, и не могут рассчитывать на повышение. По этой же самой причине они редко навещают друзей, за исключением уж самых близких: pauciloqui [оставаясь немногословны], обронят несколько слов, а зачастую и вовсе промолчат. У француза Фрамбесария[2501] было два таких пациента, omnino taciturnos [совершенно молчаливых], которых друзья тщетно пытались разговорить: Родерик а Фонсека (Consult. tom 2, 85 consil. [Консультации, том 2, совет 85]) приводит в качестве примера одного молодого человека, двадцати лет от роду, который часто бывал молчалив, застенчив, задумчив, необщителен, отказывался от предлагаемой пищи или сна и при этом, опять-таки приступами, становился крайне гневливым и пр.

Они большей частью, как отмечает Платер, desides, taciturni, aegre impulsi [бесстрастны, безмолвны, медлительны], nec nisi coacti procedunt, их едва ли возможно побудить сделать что-нибудь в деле их касающемся, хотя бы даже ради их собственного блага, настолько они мнительны, тяжелы на подъем; им очень мало свойственна любезность, а то и вовсе не свойственна, они нелюдимы, их очень трудно с кем нибудь познакомить, особенно с иностранцами, они предпочитают скорее излагать свои мысли письменно, нежели высказывать их, и более всего на свете предпочитают одиночество. Ob voluptatem an ob timorem soli sunt? Они так стремятся к одиночеству ради удовольствия (спрашивает некто) или во избежание всяких тревог? По обеим причинам, но все же, как я склонен скорее считать, из опасения и печали и пр.

Hinc metuunt, cupiuntque dolent, fugiuntque, nec auras

Respiciunt, clausi tenebris, et carcere caeco[2502].

Вот что рождает в них страх, и страсть, и радость, и муку,

Вот почему из темной тюрьмы они света не видят.

Или, подобно Беллерофонту{1884} у Гомера[2503],

Qui miser in sylvis moerens errabat opacis,

Ipse suum cor edens, hominum vestigia vitans.

Он по Алейскому полю скитался кругом, одинокий,

Сердце глодая себе, убегая следов человека.

Они наслаждаются струящимся водным потоком, пустынными местами, одинокими прогулками в садах, парках, уединенных местах и окольных тропинках; чуждаясь всякого общества, подобно сидевшему в своей бочке Диогену или мизантропу Тимону{1885}, они в конце концов проникаются отвращением ко всем своим знакомым[2504], даже самым близким, и к самым закадычным друзьям, потому что им (как я полагаю) мнится, будто все за ними наблюдают, смеются, выказывают им свое пренебрежение, неуважительно ведут себя с ними, а посему полностью замыкаются в своем жилище или комнате, fugiunt homines sine causa (говорит Разис, Cont. lib. I, cap. 9 [Основы, кн. I, гл. 9]) et odio habent [без всякого на то основания избегают людей и ненавидят их], предпочитая питаться и жить в одиночестве. Ведь это и были главные причины, в силу которых абдеритяне сочли Демокрита меланхоликом и безумным, поскольку, как писал Гиппократ в своем послании к Филомену, «он покинул город, жил в рощах и дуплистых деревьях, проводя все дни и все ночи напролет на зеленом берегу ручья или на месте слияния вод»[2505]. Quae quidem (говорит он) plurimum atra bile vexatis et melancholicis eveniunt, deserta frequentant, hominumque congressum aversantur [Что нередко случается с теми, кого мучает черная желчь и меланхолия, — их часто влечет в пустынные места и они бегут людей], это сплошь и рядом свойственно меланхоликам[2506]. Египтяне поэтому изобразили в своих иероглифах меланхолика в виде зайца, сидящего в своей норе, ибо заяц — существо наиболее робкое и одинокое (Пиерий. Hieroglyph. lib. XII). Однако этот и все описанные выше симптомы более или менее различимы, когда такой нрав только еще складывается или проявляется в ослабленном виде, хотя разглядеть их у некоторых не так-то просто, а то и вовсе невозможно, тогда как у других они совершенно очевидны. У одних они проявляются по-детски, у других — ужасно, у одних это достойно осмеяния, у других — сочувствия или восхищения; у этого проявляется отдельными приступами, а у другого — продолжительно, и сколь бы ни были эти симптомы общераспространенными и обычными для всех людей, они наиболее характерны, часты, неистовы и жестоки у меланхоликов. Одним словом, нет ничего более суетного, нелепого, смехотворного, экстравагантного, невозможного, невероятного, нет химеры столь ужасной, столь чудовищной и странной, какую даже художники и поэты и те не отважились изобразить[2507], которая не вызывала бы у меланхоликов реального страха, которую бы они не вообразили, не заподозрили, и не представили себе; и то, что Люд. Вив[2508] сказал в шутку о глуповатом сельском малом, убившем своего осла за то, что тот выпил Луну, ut lunam mundo redderet [дабы он мог таким образом вернуть луну миру], вы можете сказать о них поистине вполне всерьез; они способны впасть в любые крайности, противоположности и противоречия или представить их себе, и все это в бесчисленных вариациях. Melancholici plane incredibilia sibi persuadent, ut vix omnibus saeculis duo reperti sint, qui idem imaginati sint (Эраст, de lamiis [о ламиях]), едва ли сыщутся хотя бы два меланхолика из двух тысяч, чьи симптомы бы совпадали. Вавилонская башня не порождала такого смешения языков, как хаос меланхолии такого разнообразия симптомов. Во всякой меланхолии существует similitudo dissimilis [сходство при всех различиях], это подобно сходству человеческих лиц при всех их различиях; и так же как в реке мы плаваем в одном и том же месте, но не в той же самой воде, и как один и тот же инструмент способен выполнить несколько различных заданий, так и одна и та же болезнь допускает разнообразие симптомов. Однако сколь бы ни были они разнообразны и замысловаты и сколь бы ни было трудно их разграничить, я все же попытаюсь при такой огромной запутанности и неопределенности