он не войдет в вагон, и даже когда войдет, пусть следит за ним через окно, пока поезд не тронется.

— Правильно, — сказал Бун. — И саквояж мой пускай прихватит — положит туда воспитание и манеры. Ведь ты его сюда, в мемфисский…

— Перестань, — сказала мисс Корри.

— …дом привезла за воспитанием и манерами. Может, он их даже получил. А то ведь сколько лет мог рыскать по всем арканзасским борделям и никого себе по росту не подобрать, в кого бы нож всадить…

— Замолчи! Замолчи! — сказала мисс Корри.

— Ладно, ладно, — сказал Бун. — Но должен же Люций узнать наконец, где он побывал, чтобы после хвастать. — Потом они погасили свет и оба ушли. Так я думал. Но свет опять зажегся, на этот раз Бун был один. — Может, все-таки скажешь, из-за чего каша заварилась? — спросил он.

— Ни из-за чего, — сказал я. Он постоял надо мной, посмотрел, громадный, голый по пояс, держа руку на выключателе.

— Одиннадцать лет, — сказал он, — и уже порезали в драке в публичном доме. — Он все смотрел на меня. — Хотел бы я тебя знать тридцать лет назад. Если б ты меня поучил, когда мне было одиннадцать, может, у меня сейчас тоже было бы больше мозгов в голове. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, — ответил я. Оп погасил свет. Сколько-то времени я спал, но па этот раз появилась мисс Корри, она стояла на коленях возле тюфяка; я видел овал ее лица и волосы, пронизанные лунным светом. На этот раз плакала она — чересчур большая, чтобы плакать красиво, всего лишь — беззвучно.

— Я заставила его сказать, — проговорила она. — Ты дрался за меня. И раньше, бывало, мужчины, пьяные, дрались из-за меня, но ты первый дрался ради меня. Понимаешь, к этому я не привыкла. И теперь не знаю, что делать. Но одно сделать могу и сделаю. Я дам тебе обещание. Там, в Арканзасе, я сама была виновата. Но больше моей вины не будет.

Понимаешь? Приходится иногда узнавать слишком быстро; приходится делать прыжок в темноте, надеясь, что Нечто — Оно — Кто-то не даст оступиться. Так что, может быть, в конце концов, не только Бедность и Не-Доброде-тель заботятся о своих присных.

— Вы тогда были не виноваты, — сказал я.

— Нет, виновата. Можно ведь выбирать. Можно решать. Можно сказать «нет». Можно найти настоящую работу, работать. Но больше моей вины не будет. Хочу дать тебе такое обещание. И сдержу его, как ты сдержал свое, про которое говорил мистеру Бинфорду перед ужином. Но ты должен сказать, что берешь с меня обещание. Берешь?

— Ладно, — сказал я.

— Нет, ты должен сказать, что берешь. Вот такими словами сказать.

— Хорошо, — сказал я. — Беру обещание.

— А теперь попробуй опять заснуть, — сказала она. — Я принесла стул, посижу немного, и как раз пора будет подымать тебя и идти на вокзал.

— Вы тоже идите спать, — сказал я.

— Мне не спится, — сказала она. — Я просто посижу здесь. Ты засыпай. — На этот раз это опять был Бун. Лунный квадрат окна передвинулся, значит, я успел поспать; Бун говорил, и голос его изо всех сил старался изобразить шепот или хотя бы бормотанье, а сам он, по-прежнему голый по пояс, наклонялся над кухонным стулом, на котором сидела Эверби (то есть мисс Корри), и тянул ее сопротивляющуюся руку.

— Пошли. У нас всего час остался.

— Пусти. — Она тоже говорила шепотом. — Уже поздно. Пусти, Бун.

Затем опять его скрипучее бормотанье, все еще старающееся изобразить шепот:

— За каким чертом я, думаешь, такую даль перся, столько ждал, и работал, как проклятый, и деньги копил, и снова все только жди…

Затем лунное окошко передвинулось еще подальше, и где-то прокричал петух, я придавил во сне раненую руку, и она болела, потому я, наверное, и проснулся. Так что я не мог сказать — оставался он тут или уходил и снова вернулся: по-прежнему раздавались голоса, которые все еще старались изобразить шепот, но раз прокукарекал петух, значит, пора было вставать. И опять, да, она опять плакала.

— Не надо! Не надо! Оставь!

— Ладно, ладно. Но только на сегодня, а завтра, когда мы будем ночевать в Пассеме…

— Нет! H завтра нет! Я не могу! Не могу! Оставь! Ну, пожалуйста, Бун, пожалуйста!

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Мы — Эверби, Бун и я — пришли на станцию загодя, во всяком случае, так нам казалось. И сразу увидели Неда — он поджидал нас у вокзала. На нем была чистая рубашка — то ли он купил новую, то ли упросил кого-то выстирать старую. Но почти сразу события стали развиваться в таком темпе, что мы только потом узнали — рубашку ему дал Сэм. Бун не успел рта раскрыть, как Нед сказал:

— Успокойся. Я тут все устраиваю, а мистер Сэм Громобоя стережет. Вагон на месте, уже к поезду прицеплен вон там, за вокзалом, так что дело за вами. Уж если мистер Сэм Колдуэлл заправляет железной дорогой, будьте покойны, все будет в лучшем виде. Мы уже коню и имя дали — Громобой. — Тут он увидел мою повязку и прямо взвился: — Что ты натворил?

— Порезался, — сказал я. — Пустяки.

— Здорово? — спросил он.

— Порядочно, — ответила Эверби. — Четыре пальца чуть не до кости. Ему нельзя шевелить рукой. — Нед и тут не стал терять время. Он только оглядел нас.

— А где тот? — спросил он.

— Какой тот? — спросил Бун.

— Вчерашний Свистун, — сказал Нед. — Недоросток, у которого только деньги па языке. Для этого коня две руки требуются. Кто, по-твоему, жокеем будет? Я, что ли, или, может, ты, при том что ты еще в два раза тяжелее меня? Я хотел Люция, но раз уж так получилось, рисковать нельзя, сойдет и тот, по весу он даже легче Люция, а что меньше ума, так зато подлости с избытком, чтобы на скачках играть, и жадности, чтобы выиграть стараться, а уж трусости и подавно, чтобы в седле держаться и не брякнуться. А нам только это и требуется. Где он?

— Укатил в Арканзас, — сказал Бун. — Сколько, по-твоему, ему лет?

— На сколько выглядит, столько и есть, — сказал Нед. — Годков пятнадцать, должно быть? Укатил в Арканзас, говоришь? Придется кому-нибудь поскорей смотаться туда за ним.

— Хорошо, — сказала Эверби. — Я привезу его в Паршем. На этот поезд мне уже не поспеть, так я останусь и привезу его следующим.

— О чем речь, — сказал Нед. — Это же поезд мистера Сэма. Вы передайте Свистуна мистеру Сэму, уж он с ним справится.

— Еще бы, — сказал Бун