Эверби. — И ты на свободе сможешь целый час выламываться перед ним — «не надо, не надо!». Но он, наверно, поумнее меня, не станет тебя слушать. — Она только поглядела на него.

— Тогда ты сам поезжай и привези Отиса, а мы встретим тебя вечером в Паршеме, — сказал я. Теперь уже Бун поглядел на меня.

— Так, так, — сказал он. — Как это давеча мистер Бинфорд выразился? Никак в этой луже еще один боров завелся. Правда, пока что не боров, а подсвинок. Или, может, мне только казалось, что подсвинок.

— Прошу тебя, Бун, — сказала Эверби. Только это и сказала. — Прошу тебя, Бун.

— Забирай его и проваливай с ним вместе к чертовой матери на свою бойню. Тебе-то и уходить оттуда было незачем, — сказал Бун. На этот раз она не ответила. Просто стояла, потупившись, такая большая, что неподвижность была ей к лицу. Потом повернулась и сразу пошла прочь.

— Может, мне и вправду уехать, — сказал я. — Прямиком домой. У Неда уже есть жокей, а тебе, я вижу, просто не терпится сцепиться со всяким, кто хоть немножко хочет нам помочь.

Бун мерил, сверлил меня взглядом не меньше секунды. Потом сказал:

— Ладно, — и в два шага нагнал ее. — Я сказал, ладно, — повторил он. — Ладно?

— Ладно, — сказала она.

— Буду встречать тебя с первым поездом сегодня. А не приедешь на нем, так буду встречать, пока не встречу. Ладно?

— Ладно, — сказала она. И ушла.

— Вы, конечно, не догадались прихватить мой чемоданчик? — спросил Нед.

— Что? — спросил Бун.

— А где он? — спросил я.

— В кухне, куда я поставил, где же еще, — сказал Нед. — Шоколадная с золотым зубом видела его.

— Мисс Корри привезет его вечером, — сказал я. — Пойдем. — Мы вошли в вокзал. Бун купил билеты, и мы вышли на платформу, где уже стоял поезд, и пассажиры занимали места. Наш товарный вагон был впереди, возле него, у открытых дверей, разговаривали Сэм, и кондуктор, и еще двое мужчин, — один, наверно, был машинист. Понимаешь? Не просто какой-то сигнальный кондуктор, отработавший смену, а целая поездная бригада.

— Ему когда скакать — сегодня? — спросил кондуктор.

— Завтра, — сказал Бун.

— Ладно, сперва надо доставить его туда, — сказал тот и взглянул на часы. — Кто с ним поедет?

— Я, — сказал Нед. — Как найду ящик или какую-нибудь подставку и залезу туда, так сразу и поеду.

— Давай ногу, — сказал Сэм. Нед согнул колено, и Сэм подсадил его в вагон. — Ну, увидимся завтра в Паршеме, — сказал он.

— А я думал — ты до самого Вашингтона едешь, — сказал Бун.

— Кто, я? — сказал Сэм. — Это поезд до Вашингтона едет, а я в два ноль девять ночи пересяду в Чаттануге на обратный и вернусь. В Паршеме буду завтра в семь утра. Я бы поехал с вами и сел бы в Паршеме на два ноль восемь, но мне надо хоть немного соснуть. Да я вам сейчас и не понадоблюсь. Нед со всем управится.

Нам с Буном тоже не мешало. В смысле — соснуть. Мы и поспали, пока кондуктор не разбудил нас, и это уже был Паршем, рассветало, и мы стояли на дорожке, засыпанной шлаком, и смотрели, как паровоз оттаскивает наш вагон — на этот раз куда надо (на паршемской станции был помост для выгрузки скота), и снова подцепляет свой состав, и тащит его, и вагоны лязгают на стрелках путей, бегущих на юг, в Джефферсон. Потом мы трое разобрали стойло, и Нед вывел коня, и, разумеется, как и следовало ожидать, у самого помоста невесть откуда взялся приятный на вид негр лет девятнадцати и сказал:

— С добрым утречком, мистер Маккаслин.

— Ты, сынок? — спросил Нед. — Куда нам? — И мы ушли, а Бун остался, потому что теперь роль Двигателя перешла к нему: он должен был найти жилье для нас всех, не только для себя и меня, но и для Отиса и Эверби, когда они приедут вечером, и разыскать неведомого человека — Нед даже имени его не знал, но при этом утверждал, что он владелец какого-то коня, — и уговорить этого человека принять участие в гипотетических скачках, которые должны произойти в будущем и, значит, пока что не существуют, и убедить его поставить на своего коня — то есть убедить один плод Недовой фантазии поставить на другой, столь же фантастический плод — против нашего коня, уже дважды проигравшего (опять-таки, со слов Неда, то есть плод фантазии номер три), в результате чего Нед рассчитывал вернуть автомобиль деда; и все это Бун должен был провернуть так, чтобы никто его не спросил, кому же, в конце концов, принадлежит этот конь. Мы — Нед, молодой негр и я — уже шли по дороге, уже за городом — тогда это было совсем близко, не город, а поселок, несколько лавок на пересечении двух железнодорожных линий, станция, помост для погрузки и выгрузки скота, склад и платформа для тюков с хлопком. Впрочем, кое-что там до сих пор не изменилось: огромная, бестолковая, многоэтажная и многокоридорная гостиница готически-пароходного стиля, и по-прежнему каждый февраль там собираются на две недели болельщики в комбинезонах, и дрессировщики легавых собак, и миллионеры с Севера — собственники этих собак (я сам слышал, как однажды вечером в 1933 году, в холле этой гостиницы, Хорес Литл[77] из Огайо, над чьим предприятием, как и над прочими предприятиями, навис тогда дамоклов меч в виде повсеместно закрытых банков, отказался от пяти тысяч долларов, предложенных ему за Мери Монтроз[78]); приезжал туда и Пол Рейни[79] — ему нравились наши края или, может, наши олени, и медведи, и пумы, и он пустил часть своих уоллстритских денег на покупку участка миссисипской земли, чтобы было где поохотиться ему и его друзьям, — страстный собачник, который повез в Африку своих гончих, натасканных на медведей, только для того, чтобы выяснить, как они обойдутся со львами, а львы с ними.

— Белый парнишка на ходу спит, — сказал юноша. — У вас что, седла нет? — Но пока что я не собирался спать. Мне надо было понять, выяснить.

— А я и не знал, что у тебя тут знакомые и ты даже известил их.

Нед шел с таким видом, будто не слышал меня. Потом все-таки бросил через плечо:

— Не терпится узнать — как? — Он шел и молчал. — Мы с дедушкой этого парня масоны, — сказал он наконец.

— Почему ты шепчешь? — спросил я. — Хозяин тоже масон, но говорит об этом громко.

— А я и не заметил, — сказал Нед. — А и заметил бы,