считаться свидетелем чего бы то ни было, относящегося к жизни марранов. Его ярость застила ему глаза и парализовала его способность к объективному суждению, а необузданное желание уничтожить марранов фактически лишило его возможности различать добро и зло.

Мы видим, как он представил свою позицию без капли правдивости и порядочности, как он подтасовал факты, то есть заявил о наличии свидетельства, которого у него не было, и как он приписал канону и гражданскому закону, пророкам и апостолам, Ветхому и Новому Заветам установки и идеи, которых там не было и нет и которых не подразумевал ни один христианский комментатор.

Но кроме произвольного манипулирования источниками, его доводы должны быть признаны негодными из-за манипулирования фактами. Приведенные им факты, как мы видим, часто вымышлены или искажены до неузнаваемости, потому что у него было не больше уважения к фактам — даже к тем, свидетелем которых он был сам, — чем к юридическим и религиозным авторитетам. Он навязывал фактическим событиям свою версию, как он навязывал свои идеи источникам. В результате нарисованная им картина была не чем иным, как плодом его фантазии.

Если в свете вышесказанного его утверждения по поводу конверсо должны быть отброшены как непригодные в общем и целом, то его утверждения об их религиозном поведении должны тем более рассматриваться как не заслуживающие никакого доверия. На самом деле, если Гарсия дошел до такой крайности, чтобы объявить конверсо врождённо порочными или обладающими дьявольским характером, не исправимым никаким способом — ни божественным, ни человеческим (обвинения недоказуемые и ощутимо неверные), то он с легкостью мог утверждать и нечто значительно менее резкое, а именно — поддельность христианской религиозности конверсо.

Можно, конечно, предположить, что лжесвидетельство может заключать в себе и некоторый элемент правды, и таким образом допустить, что при том, что его утверждения о моральном облике конверсо фундаментально ложны, тем не менее, то, что он говорит об их религиозной неверности, может оказаться в основном справедливым. Теоретически такая возможность существует, но практически всё говорит против этого.

Кажется абсолютно нелогичным, чтобы Маркос Гарсия, который на протяжении всей «Докладной записки» демонстрирует тенденцию к измышлениям, искажениям и преувеличениям, радикально изменил свой подход и привычки, когда речь заходит о религиозных взглядах конверсо. Наоборот, его предрасположенность к крайностям и лжи, когда он думает, что это поможет ему в доказательстве того или иного утверждения, несомненно, усилится при обсуждении и представлении религиозной позиции марранов.

По существу, Гарсия должен был преувеличивать, относясь к религии марранов, если он хотел, чтобы его точка зрения на природные свойства конверсо была широко принята, потому что их расовая низость может выглядеть как достоверный факт только в связи с приписываемым им отсутствием веры. Разумеется, настоящие христиане не могут быть столь низкими и порочными, как марраны в изображении Гарсии. Но помимо этих необходимых теоретических обоснований были, очевидно, практические требования, которые заставили его занять эту же позицию, потому что, только изображая религиозное поведение марранов шокирующим каждого порядочного христианина, он может надеяться оправдать шокирующее обращение с ними в Толедо. Иначе мятежники неизбежно выглядели бы обыкновенными преступниками и бандитами.

Теперь мы должны вернуться к ранее поставленному вопросу: до какой же степени сам Гарсия верил в свои собственные заявления и обвинения? Нет сомнений в том, что он умышленно изменял, преувеличивал и умалчивал многие вещи, и точно так же несомненно и то, что он представлял сфабрикованные «факты», которые могли служить его целям. Невозможно, к примеру, предположить, что он не знал того, что конверсо в Толедо вооружились для самозащиты. Тем не менее он заявил, что все они были замешаны в заговоре с целью убийства Сармьенто и захвата города, следовательно, все они заслуживали смертной казни. Мы, конечно, можем принять как данное то, что все толедские марраны желали бы видеть Сармьенто свергнутым и город возвращенным под власть короля. Но одно дело желать чего-либо политически, а другое — действовать в этом направлении. Для Гарсии эта разница не заслуживала рассмотрения. Как и многие фанатики, он видел политических оппонентов врагами, вне зависимости от того, пытались ли те осуществить свои желания. Для него все они были либо предателями режима, либо его потенциальными предателями, и поэтому все они заслуживали устранения путем тюремного заключения, изгнания или, предпочтительно, смертной казни.

Если мы сравним его взгляды и действия с позицией таких революционеров, как Марат и Робеспьер, или тоталитарных революционеров нашего времени, мы получим готовое объяснение его требований и обвинений и правильное суждение об их ценности, потому что для таких людей правда, подтвержденная фактами, не имеет первостепенного значения. Гораздо важнее для них «правда», продиктованная их взглядами, обычаями и теориями. Чтобы доказать свою правду, им достаточно привести аргументы, кое-как подогнанные к какому-нибудь факту, а если и вовсе не к чему прицепиться, то необходимая фактическая связь «предоставляется». На непредвзятый взгляд, такое свидетельство выглядит «сфабрикованным», «вымышленным» и «лживым». Но не для людей типа Гарсии!

Правда, в которой он уверен, не нуждается в наличии свидетельств для её доказательств. Исходя из этого, если ничего насчёт конверсо, подтверждающего ход его мысли, не было доказано, это не указывает на его возможную неправоту. Всё это означает для Гарсии лишь то, что следователи не сумели обнаружить настоящих фактов, потому что признаваемая им «правда» измеряется только одним критерием: она должна оправдать его безмерную ненависть. Поэтому не только папа не мог убедить его в том, что он был неправ. Если бы все высшие учителя христианства пришли к нему и указали на его ошибку, он, возможно, сказал бы им то, что он сказал папе: ваше суждение извращено, конверсо ввели вас в заблуждение, а правда такова, как я заявил об этом.

Мы отметили различные объяснения, которые он дал крещению евреев; все они явно направлены на доказательство того, что их христианство притворно. Мы показали, что приведённые им мотивы по большей части вымышлены, но мы должны спросить, почему он прибег к этим уловкам. В конце концов, он прекрасно знал, что большинство испанских евреев приняли христианство с мечом у горла, и что их насильственное обращение было фальшивым. Зачем же изобретать факты, когда истинные факты могут служить ему с таким успехом? Но Гарсия должен был понять, что правда в этом случае оказывается для него ловушкой. Если евреи обратились в христианство по принуждению, большинство упреков по поводу бедственного положения, о котором он стенал, перейдут с евреев на христиан, что, разумеется, ослабит его идею. Но ещё важнее то, что если крещение евреев было навязано, то его теория