много значит, что за сто лет это основное понятие справедливости так глубоко вошло в плоть и кровь общества, что теперь ему кажется невозможно, невероятно – то, что прежде было в порядке вещей… Точно у нас теперь – крепостное право.

И я думала: когда же с таким же чувством возмущения и негодования закричат все при словах: «женщина не имеет права подачи голоса»…

Когда? Когда знаменитые принципы «равенства, братства, свободы» будут распространены и на другую половину рода человеческого?..

Дама без возраста, до сих пор молчавшая, вмешалась в разговор.

– А знаете ли, Маргарита Дюрамбер недавно открыла дешевые квартиры для девушек-работниц. Я там была – все очень, очень мило: и комнаты, и пища – дешево и хорошо. Это она – чтобы предохранить их от падения. В Париже такой разврат. И кажется, она хочет заняться устройством подобного же общества для таких милых молодых девушек, как mademoiselle, – любезно кивнула она головой в мою сторону, – которые приезжают в Париж одни и первое время не знают, как ориентироваться в чужом городе.

– Я с вами несогласна, – с видимым замешательством сказала хозяйка дома. – Не Маргарите Дюрамбер заниматься устройством общежития для студенток.

Дама взволновалась.

– Отчего же – отчего?

Я заметила, как m-lle Шолль пересела поближе к матери, а журналист принял чрезвычайно заинтересованное выражение. Только старушки и с ними молодая женщина, перейдя на другой конец салона, усердно разбирались в кипе журналов.

На лице m-me Шолль отразилось затруднение.

– Оттого что всем известно – кто такая Маргарита Дюрамбер.

– Я ничего не понимаю… Что хотите вы этим сказать? По-моему, это просто богатая женщина, издательница газеты «Права женщин».

– О нет, у Дюрамбер нет никакого состояния, – с живостью заметила m-me Шолль.

– Так как же она может вести такие дела? – удивилась я.

– Вы видите? – торжественным тоном обратилась m-me Шолль к даме. – Теперь – как вы объясните этой молодой девушке – кто такая Маргарита Дюрамбер!

Та пожала плечами.

– Ну, что ж тут особенного? всему Парижу известно, что эта Маргарита Дюрамбер – бывшая актриса, содержанка Ротшильда.

– Что-о?! – с негодованием вскричала я. – Да ведь это же позор для французского феминизма, что его самая большая газета издается кокоткой!

– Вот, – торжествовала m-me Шолль, – вот какое впечатление производит подобное открытие на честных людей… Так, так, верно, дитя мое, я с вами согласна, и поэтому предпочитаю не иметь с ней дела, и сама на свои средства поддерживаю ежемесячный листок «Наше право»…

У журналиста вырвалось живое движение протеста, но он смолчал и продолжал следить за разговором. Дама вспыхнула.

– Вы не имеете права ни называть ее кокоткой, ни считать это позором для феминизма. Что тут позорного? Она получает деньги от богатого человека и тратит их на общую пользу. Это прекрасно и благородно. Другие и этого не делают.

– Я удивляюсь вашей строгости, – произнес, наконец, журналист. Я знаю историю основания этой газеты и Маргариту Дюрамбер. Во время дела Дрейфуса – с целью пропаганды – Ротшильду был нужен орган; феминизм – явление новое, – им и воспользовались. А Маргарита Дюрамбер – женщина очень умная, прекрасно говорит, хорошо пишет; естественно, что газета и была дана ей в руки.

Что она содержанка – это не мешает ей быть передовой женщиной. И потом – разве вы забыли, что во все времена именно такие женщины и были наиболее передовыми. Вспомните Аспазию, Пимону де Ланкло[6]…

– Но в том-то и прогресс, что современному обществу не нужны более ни Аспазии, ни Пимоны де Ланкло, – резко возразила я, возмущенная тем, что воззрения дамы нашли себе защитника в лице такого известного журналиста. – И не стыдно вам так рассуждать?! Кажется, в наше время нравственные понятия должны быть немного… выше времен афинских гетер, да и строй общества уже не тот.

– Так, так, так, – одобрительно кивала мне m-me Шолль.

– Ну, ну, – примиряющим тоном сказал Даркур, – к чему такая строгость? Ведь важен результат, а не его причины. Что же делать, если во Франции богатые женщины все американки и дают деньги на… на что, спрашивается? Вот недавно, в приходе св. Фомы Аквинского, собрали десять тысяч франков на усиление средств миссионеров…

– Я же сказала, – с жаром подхватила дама, – я же сказала, что другие и этого не делают! Поэтому-то и надо ценить великодушие и щедрость Маргариты Дюрамбер.

Я была так возмущена этими «снисходительными» понятиями, что мне захотелось припереть эту даму и Даркура к стене, побить их собственным оружием.

– Ну, хорошо. Допустим. Но как вы согласите факт, о котором сами же рассказывали. Маргарита Дюрамбер устроила приют с целью предохранять молодых девушек от падения, от продажи себя.

– Это опять-таки нас не касается. Хочет она делать добро – пусть делает.

– Да я не об этом. А по-вашему выходит так, что вы допускаете, чтобы женщина, которая сама себя продавала, имеет нравственное право учить бедных женщин добродетели. Так что выходит – продавать себя за дорогую цену – можно, а за дешевую – нет, безнравственно? – с насмешкой сказала я.

– Браво, браво! – аплодировали мать и дочь Шолль. Журналист одобрительно усмехнулся.

Дама поднялась с места.

– Когда спор принимает подобный оборот, я не нахожу уместным продолжать его. До свиданья, милая m-me Шолль, m-lle, monsieur, – раскланивалась она… – Мне надо еще сделать несколько визитов.

– А вам, m-lle, советую поменьше высказывать вслух ваши мысли… о Маргарите Дюрамбер. Это может дойти до нее. И эта умная женщина может вам так отомстить, так повредить, что… одним словом, не советую. До свиданья.

И окинув меня всю ехидным взглядом, с утонченной любезной улыбкой, дама вышла из гостиной.

– Кто это особа? – спросила я Даркура.

– Право, не знаю. Сам вижу ее здесь в первый раз.

– Это m-me Дюрсо… она недавно поступила в члены Лиги прав, – объяснила m-lle Шолль.

– Она очень рассердилась на вас и, наверное, все передаст Дюрамбер. Я и не знала, насколько она с ней близка, но, судя по всему – ее сторонница.

– Я совершенно против нее, – объявила m-me Шолль, вернувшись в гостиную. – Я во всем согласна с вами, m-lle.

Мне захотелось убедить и упрямого Даркура.

– Ну хорошо, по-вашему Дюрамбер права, пусть делает, что хочет. А допускаете вы, чтобы она занималась устройством общежития для студентов? Ни одна из нас в отдельности не согласилась бы продавать себя, а, однако, мы соглашались бы принимать деньги от женщины, которая выручает их за продажу себя?.. Этого еще только не хватало, чтобы парижские кокотки строили дешевые квартиры для учащихся женщин! Как вы думаете, не было бы это