«Грамотно, на все вкусы», – думал спецкор, листая стихи и выхватывая глазами бледные ксероксные строчки:

Он вдруг вспыхнул, затомился, причесался, прыснул в лицо «One Man Show» и решительно направился к Зое, чувствуя в чистом теле нарастающий гул любви. Людей на улицах было мало, они еще в те годы ходили на работу. Попадались дети, пенсионеры да мамаши, будущие – с животами и настоящие – с колясками. Иные прохожие, узнавая знаменитость, светлели лицами, кивали и здоровались. В овощном отделе он купил импортных яблок, чтобы явиться к Мятлевой не занудой, а участливым проведывателем бедной больной. Стоя в очереди, журналист привычно огляделся, запоминая: холодильная витрина мясного отдела была безвидна и пуста, лишь на эмалированных лотках остались потеки старой крови. Гегемоном консервного ряда оказался «Завтрак туриста» с перловкой. За мукой выстроилась угрюмая очередь. В нагрузку к яблокам давали килограмм прошлогодней квашеной капусты. Москвич за нее заплатил, но не взял.

Шагая к Зоиной хрущевке, столичный мечтатель придумал слова, с которыми переступит порог: «Фирма “Заря”. Срочная доставка свежих фруктов и комплиментов». Но, подойдя к ее дому, подняться и позвонить не решился: накатило горячечное подростковое смущение. Полчаса простоял он с кульком под деревом напротив окон. Чтобы собраться с духом, пошел вдоль монастырской стены, кое-где порушенной или подпертой контрфорсами из силикатного кирпича. В некоторых местах старинная кладка как на фундамент опиралась на вросшие в землю огромные гранитные блоки, впритирку подогнанные друг к другу. Арочные ворота обители, смотревшие на Волгу, были забраны сваренными железными листами, выкрашенными в зеленый цвет. На запертой изнутри двери желтела трафаретная надпись «Посторонним вход воспрещен». В пустой грязной нише вместо надвратной иконы торчала опорожненная бутылка водки, неведомо как поставленная туда озорниками. Но обезглавленный изразцовый барабан высокого собора, кажется, начали реставрировать, он весь был в строительных лесах. Обойдя монастырь, Гена вернулся к Зоиным окнам, постоял, отдал яблоки пробегавшему мальчишке-прогульщику и побрел обедать к Зелепухину.

Самого Кеши в заведении не наблюдалось, гостя встретил хамоватый парень в косоворотке. Скорятин как завсегдатай взял окрошку, салат, рубец в томате и, конечно, попросил вчерашнего морса. Он по-свойски подмигнул официанту, однако напиток оказался безалкогольным, да еще и сильно разбавленным. Когда подали счет, москвич крякнул – в редакционной столовой такой обед стоил дешевле раз в пять. Уходя, он с обидой глянул на золотую цепь деда-основателя, подумав, что кабатчика не любили в городе за дело.

Оставалось нанести прощальный визит Болотиной. Она продержала его полчаса в приемной, хотя, как выяснилось, посетителей у нее не было. Но спецкор терпеливо ждал, рассматривая мраморные пушкинские бакенбарды и соображая, как бы поэт поступил на его месте. Наверное, залез бы к Зое по водосточной трубе и сломил бы девичье недоумение африканской страстью. Наконец заскучавшего гостя позвали.

– Ах, это вы? – молвила директриса, глядя на вошедшего, как царица на нерадивого кучера.

– Вот… проститься…

– Выспались?

– Да, спасибо!

– Говорят, вы вчера под ливень попали.

– Чуть не утонул.

– Рада, что не утонули. Ну, и что вы собираетесь написать в вашей газете?

– Ничего. Елизавета Михайловна, давайте сделаем так: вы забудете, что у вас пропали ценные книги, а я забуду, что вы изгнали из библиотеки клуб «Гласность». Это, знаете, совсем не в духе времени.

– Вы меня пугаете?

– Просто напоминаю о сложных отношениях Петра Петровича с центром. – Скорятин, как опытный интриган, поднял на Болотину постный взгляд. – Иначе я бы тут не сидел, хватило бы одного звонка Суровцева моему главному. Ведь так? Стоит ли устраивать шум из-за пустяков накануне партконференции? Ничего, что я так откровенно?

– Странно. Вчера вы были настроены куда решительнее! Что же случилось за ночь?

– Ничего особенного. Я провел маленькое журналистское расследование и кое-что выяснил.

– Говорили с Веховым?

– Говорил.

– Ну и как?

– Сложный человек.

– Мягко сказано. И что выяснили?

– К пропаже книг клуб «Гласность» отношения не имеет.

– Но ведь кто-то их взял?

– Послушайте, вам что дороже – книга или человек?

– Принципы.

– Может, поступитесь хоть раз принципами?

– Попытаюсь. Вы сильно вчера промокли?

– Очень!

– Я так и думала.

В кабинет заглянула секретарша.

– Елизавета Михайловна, водитель из райкома приехал.

– Ну, Геннадий Павлович, счастливого пути! – Она, поморщившись, встала, вышла из-за стола и жестко пожала гостю руку. – Надеюсь, хоть что-нибудь вам у нас в городе понравилось?

– Еще как понравилось!

– Языческую троицу посмотрели?

– О да!

– Чего у нее попросили?

– Разрядки напряженности.

– Тоже дело хорошее… – Владычица благосклонно кивнула. – Не забудьте поставить печать на командировочное удостоверение!

Выйдя от Болотиной, Скорятин забежал во флигель, схватил сумку, и через минуту знакомая «Волга» уже трясла его по булыжной мостовой. За рулем сидел Николай Иванович, хмурый, как председатель похоронной комиссии.

– А где Илья? – спросил Скорятин.

– В область услали.

– У него же мое командировочное удостоверение.

– Ничего не знаю.

Музейная часть города быстро перешла в деревенский пригород. На выезде ждали, пока пастух, страшно матерясь и хлопая длиннющим кнутом, сгонит низкорослых и действительно грязных коров с шоссейного асфальта. Ехали молча. Иногда шофер ругал встречные машины за невымытый кузов или заляпанное лобовое стекло.

– Сами-то по улице в грязной одежде не ходят. А машина – та же одежда, только с колесами. Штрафовать нерях надо. Как у Зелепухина, понравилось?

– Вчера хорошо было. Очень! А сегодня вот снова зашел… – наябедничал спецкор. – Дорого и невкусно. В морс, кажется, сырой воды налили, живот крутит…

– Я же говорил: мироед!

«Мироед», «короед», «дармоед», «муравьед», «муравед», «минарет», «меламед», «мусагет», «мясоед», «Моссовет», «мяса нет»… – По привычке он крутил в голове слова и глядел на Волгу. Река мелькала между янтарными корабельными соснами, искрясь ослепительной рябью. Он вдруг вспомнил Зоину опухшую лодыжку и громко, прерывисто вздохнул.