родной дядя Василий вернутся назад. Но тот словно прочитал его мысли по нахмуренным бровям и повисшему носу:

– Николай, не серчай. Приказ есть приказ, в армии мы, а не в школе. Ты пока отлежишься, отдохнешь, книжек почитаешь.

Вслух не стал он говорить, что внутри даже обрадовался, так как можно оставить Кольку подальше от линии фронта. Да не на передовой, а рядом со штабом, где есть крыша над головой и ежедневная кормежка. И без того парень навидался, пускай хоть пару дней вспомнит, что такое отдых. Но Бочкин смотрел в сторону, не поднимая глаз.

– Ну так что, Василий Иванович, Руслан, согласны?

– Конечно, товарищ командир, – с жаром согласился Омаев, всегда готовый к новому заданию. Логунов сдержано кивнул, поддерживая общее решение.

– Тогда я в штаб, в ремонтном цехе пообещали танк к утру привести в боевую готовность. – Алексей отвел в сторонку Василия Ивановича, чтобы задать мучающий его вопрос: – Не знаете, куда Семен Михайлович ушел?

– Да как куда, с утра мы только глаза открыли, так он сразу в цех, к ремонтникам, за машиной присмотреть.

– А в санчасть он не собирался, ничего не говорил? Может, его беспокоит что по здоровью? Не жаловался?

– Нет, Сема у нас не из нытиков… – задумчиво протянул старшина. – А что случилось?

– Да так, потом, – отмахнулся Алексей, не желая рассказывать о странном интересе механика.

* * *

Семен Михайлович в это время в смущении топтался на пороге санчасти. Озабоченные санитарки гремели ведрами, таская туда-сюда чистую воду, медсестры сновали с ворохами марли и ваты – было время перевязок. Старенький доктор со стетоскопом в руках выглянул из кабинета, увидев в стекле пробирок и мензурок черный силуэт у входа.

– Доброе утро, товарищ танкист. Беспокоит что-то? Аспирина пока нет. Если зубы, то на удаление после обеда приходите. Сейчас у меня плановые операции. Жар, стул нарушен, бок какой болит, правый или левый? Ну же, не молчите, больные другие ждут.

– Да я здоров. Мазь Вишневского хотел попросить. Если есть лишняя.

– А что беспокоит? Зуд, покраснение, язвы мокрые или сухие? Показывайте, – не унимался деловой доктор.

– Нет-нет, я не для себя. Для женщины, для прачки. У нее руки от мыла и воды идут язвами. Ей должна мазь Вишневского помочь. Есть у вас лишняя, доктор? Я и поменять могу. Вот, – бесхитростный Семен Михайлович вытащил из-за пазухи банку с шоколадом, что недавно чудом ему досталась в разгромленном немецком обозе на дороге.

Доктор блеснул очками, за стеклами сиял озорной прищур:

– Лишнего ничего в санчасти нет, всего не хватает. Но для дам сделаем исключение. Ставьте на стол ваше лекарство, больным по кусочку полезно будет для поднятия тонуса.

Рука в застиранном белом халате нырнула в ящик с медикаментами, и вот уже Бабенко аккуратно опускал в карман стеклянный пузырек.

– Пожалуйста, линимент бальзамический, целитель солдатских ран, а теперь и служащих банно-прачечного отряда. Компрессы на ночь, тонким слоем на чистую ткань, только не на открытые раны! Запомнили, сержант?

– Запомнил! Спасибо, очень благодарен. – Семен Михайлович протянул руку, чтобы пожать ладонь врачу и тут же, охнув, отдернул. Его черные после ремонта от мазута руки чуть не оставили след на отмытых перед процедурами пальцах врача. Снова извинившись, танкист поспешил из медицинского стерильного царства на поиски вчерашней ночной собеседницы.

Ее он узнал сразу. Возле колодца на наспех сколоченных козлах пристроились с тазами и стиральными досками с десяток женщин. Несмотря на стылый воздух, были прачки в гимнастерках, закатанных до локтей, чтобы вода и хлопья пены не мочили форму. От усердия и постоянной тряски кривые опоры ходили ходуном, руки леденели в холодной воде, кожа стиралась об металлические бока досок. Чтобы забыть о судорогах в заледеневших пальцах, женщины пели. То «Катюшу», то «Синий платочек», то затягивали деревенские песни.

Бабенко по голосу узнал ее. Высокому, округлому, с бархатным переливом. Вежливо кашлянул за ссутуленной спиной. Она оборвалась на полуслове, обернулась и с удивлением уставилась серыми круглыми глазами на пожилого танкиста. Невысокая женщина с пышной, округлой фигурой и прилипшими ко лбу короткими рыжеватыми кудряшками под черным платком.

– Здравствуйте, я вам мазь принес Вишневского. Помните, мы вчера говорили с вами… – Семен Михайлович откашлялся. Как же тяжело дается каждое слово, когда на тебя смотрит пристально столько женщин вокруг. Старшая из них вдруг сообразила всю неловкость молчания. Она толкнула локтем в бок соседку и тихонько затянула новую песню. Остальные подхватили, отвернулись к кучам окровавленной формы, лишь из-под ресниц наблюдая за покрасневшим сержантом.

– Спасибо, – красновато-фиолетовая ладонь мелькнула и стыдливо спряталась под фартуком. Но даже раздутые пальцы с лохмотьями ободранной кожи показались Семену удивительно длинными и нежными. Он снова откашлялся, совсем растерявшись. И раньше тяжело ему было общаться с женщинами, за несколько лет войны совсем одичал. Стоял бы просто и смотрел на темные кольца волос, округлые щеки с созвездием бледных веснушек и слушал этот чудесный голос. Так засмотрелся, что не понял, что же женщина переспрашивает.

– Что?

– Зовут вас как?

– Сержант Бабенко, то есть Семен Михайлович.

– А меня Нэля. Вам постирать что-то надо?

– Нет-нет, – он даже замахал руками на ее вопрос. – Я сам все стираю и пришить могу. Я просто хотел, чтобы у вас немного руки зажили. Война же закончится когда-нибудь, а вы снова будете музыку преподавать, надо их беречь. Вот выпросил в санчасти. На ночь делать компрессы с ней, очень хорошая. Даже врач хвалил.

– Спасибо. – Теперь Нэля молчала в смущении, не зная, как продолжить разговор с новым знакомым. Бабенко было уже стыдно так в упор смотреть на женщину. Мазь вручена, пора идти, но ему хотелось хоть на минуту продолжить разговор. Обрадованный, он кивнул на качающиеся козлы:

– Неудобно же, силы тратятся лишние на погашение инерции. Это я вам как испытатель говорю. Давайте сделаю, чтобы прочно стояло все. Тут делов на одну минуту.

Следующие полчаса Семен провел в окружении восхищенных его мастеровитостью прачек. Они, не прерывая монотонных движений, наблюдали, как ловко мужчина без всякого инструмента сделал небольшие углубления в земле и прочно по очереди установил опоры, на которые ставили они корыта с водой. За привычной работой сержант забыл о робости, охотно отвечая на вопросы, которыми завалили его самые бойкие работницы.

– А вас жена с войны ждет? Письма пишет?

– Как-то не довелось, не сложилось с женитьбой, – пожал плечами мужчина.

– Отчего же? Горькую попивали или буйный?

– Нет, я, что вы, совсем не пью, только если по праздникам. Я просто всю жизнь на Харьковском заводе танковом проработал испытателем. На заводе в нашем в цеху