с выбитыми окнами. Местным жителям хватило ума только на то, чтобы из нескольких общежитий и казарм сделать зону для заключённых, а жилой городок на несколько тысяч благоустроенных квартир разорить, продолжая жить по соседству, в полутора километрах, на станции в убогих лачугах.

Много позже, будучи гражданским человеком, Апранин часто вспоминал те далёкие дни.

Не разрушение построенного и взращённого трудом многих самоотверженных и талантливых людей, не разорение памятных мест молодости болело в сердце, хотя ему и очень трудно было представить, что в комнате 412 офицерского общежития «тянут срок» теперь бывшие насильники, убийцы и бандиты.

Виделось Юрию другое…

Он силился представить, как повёл бы себя в случае вооружённой провокации, когда сотни разъярённых людей полезли бы на колючую проволоку, на управляемые минные поля и электрические сетки напряжением в полтора киловольта, которые ограждали ракетные шахты, скрывающие в чреве своём «Апокалипсис»? Как повёл бы себя старший лейтенант Апранин, любящий сын и заботливый муж, сентиментальный поэт-романтик, жалеющий поливную травку и деревце, как бы он повёл себя при необходимости стрелять в гражданских людей, в живых людей, получив соответствующий приказ.

И ему становилось страшно, от одной только этой мысли. Но ещё страшнее становилось оттого, что он, как офицер, при таком выборе, когда выбора нет, тогда сделал бы это.

Шторм

Тяжёлые капли дождя вернули нашего героя на грешную землю. Он вдруг обнаружил что вокруг всё потемнело, а порывы ветра вихрем гоняли по дороге пыль. Но потемнело не только оттого что сгустился вечер, а наползала на него сзади, угрожающе поблёскивая молниями, сизобрюхая ворчливая туча, уже закрывшая полнеба, оставив от заката лишь тонкую оранжевую полоску у самого горизонта.

Нужно было искать укрытие, на которое единственно претендовал одиноко стоящий в поле, метрах в двухстах справа, сарай. Пелена дождя уже стала зримой и, как цунами, быстро приближалась, накатывая перед собой вал водяной пыли. Припустив во весь дух по полю, спотыкаясь в бороздах и путаясь в злаках, Юрий, тем не менее, через минуту достиг цели и почти сухой.

Его убежище представляло собой что-то среднее между навесом и большим амбаром. Оно имело умышленно сделанные в стенах щели между досками и явно предназначалось для просушки каких-то не то снопов, не то огромных веников, которые тут же и висели на бревенчатых поперечинах под крышей, видимо, ещё с прошлого года. В отличие от стен, крыша была сплошная и крепкая, а на полу то тут, то там лежали большие охапки сухой соломы. Устроив лежбище напротив входного проёма, наш путешественник уселся и, наслаждаясь безопасностью, стал наблюдать «светопреставление».

Молнии беспрерывно били в кромешной темноте, казалось, прямо в деревья, стоящие у дороги. Гром с оглушительным треском рвал воздух, а шум дождя возвращал то самое ощущение сладкого сиротства из детства, под шум примуса. Вода остервенело и монотонно лупила по крыше. Просидев так минут двадцать, он прилёг, раскинув руки, и стал смотреть в бушующее небо. Усталость от дороги подёрнула веки, и вспомнились Апранину Алушта, Севастополь, Одесса…, пляж, запах моря и, конечно, шторм. Почему-то всегда в первый день приезда был шторм…

И чудится ему сквозь сон грохот не то грозы, не то канонады, а может и того и другого вместе, чувствует он, что очень сильно качает, и не поймёт, где находится. Глаза полузакрыты, Юрий силится открыть их и не может. Вдруг левая рука его нащупала толстую грубую веревку, как будто бы из пеньки. Правая рука упирается в дощатый мокрый скользкий пол, а сам он лежит навзничь, всё тело изломано, сплошная боль и в лицо ему хлещет водяная соленая пыль.

Очень трудно дышать… Наконец Апранин открывает глаза и видит кромешную ночь, порывистый ветер, холод, дождь, всё под ногами ходит ходуном вверх и вниз до тошноты, и тащит то влево, то вправо. И видит он, что впереди, метрах в десяти мутно светится небольшое оконце в решетке, а вокруг скрип дерева, свист верёвок и гудение парусины над головой. Невозможно определить день или ночь. Наконец, Юрий понимает, что лежит на палубе какого-то парусника в бушующем море. Он пытается встать, лихорадочно цепляясь за воздух, но каждый раз падает и вскрикивает от новой боли, а левую руку с веревкой он уже не чувствует.

От борта к борту буря гоняет пустую черную бутылку. Сделав над собой ещё одно отчаянное усилие, Апранин правой рукой всё же ловит её как гранату, поднимается и, петляя по палубе, как пьяный, рискуя вылететь за борт, бросается к окну. Наконец он хватается за поручень и видит ступеньки ведущие вниз.

Растопырив руки в стороны к стенкам, и пересчитав подгибающимися ногами ступени, Юрий настигает дверь и толкает её всем телом. Дверь распахивается и являет нашему герою небольшой полутёмный кубрик, посреди которого стол и лавки с трёх сторон. Тусклая коптящая лампа мотается под низким черным потолком, а спертый, вонючий воздух пахнет дегтем, какой-то брагой и табачным дымом. В общем, дышать нечем. За столом трое в лохмотьях или в шкурах, не разглядеть. Увидев уже похороненного ими гостя, все трое вскакивают с мест, а самый ближний бросается к нему с ножом.

Как бывает во сне: хочешь бежать, а не можешь, хочешь двинуть рукой или ногой – не получается.

Апранин не может даже шагнуть и бросает свою пустую бутылку-гранату в голову нападавшему, но она пролетает сквозь него и сквозь всех в темноту, а тот с ножом сквозь него, и нож его входит Юрию в горло.

Он ничего не чувствует, только видит и слышит.

Потом и не слышит, а лежит в своей постели, свесившись вправо. Уже утро. Всё тело затекло, левая рука сжимает одеяло, а правая на полу и в крови. Он с трудом, как побитая собака, поднимается к зеркалу, и видит себя в нём в белом балахоне до самого пола, а лицо старческое или как с похмелья и глаза закрыты, хотя он на себя смотрит. Левой рукой Юрий трогает место на шее, куда вошел нож, а там большая родинка разодранная в кровь и под ней лихорадочный пульс сонной артерии.

Очередной, но очень сильный раскат грома пробудил Апранина к жизни, видимо, молния ударила где-то совсем рядом. Он, покрытый холодным потом, сел на солому, рукой сжимая собственную шею. Сердце бешено колотилось.

Увиденное было так реально, что оправдания его простой грозой, явно не хватало. У Юрия действительно, с самого рождения, на шее справа была довольно большая родинка, но таким объяснением он был просто потрясён. Предчувствие