1968), делая акцент на душевных состояниях, в которых преобладает расщепление, а также указывая на особый тип пограничных пациентов, стремящихся находиться вне контакта с самими собой и своими объектами (Steiner, 1979).

Термин «пограничный» в работах Рея характеризует не только категорию пациентов, но и определенный аспект психической структуры этих пациентов, и расположение самости в этой структуре. Рей описывает, каким образом его пациенты ощущают себя находящимися ни целиком внутри, ни целиком вне своих объектов. Они существуют в пограничной области, соответствующей тому, что я называю психическим убежищем. В этой области они ограждены от тревоги, но имеют серьезные проблемы с идентичностью, так что не чувствуют себя ни полностью здравыми, ни совершенно безумными, ни целиком мужчинами, ни вполне женщинами, ни гомосексуалами, ни гетеросексуалами, ни детьми, ни взрослыми, ни маленькими, ни большими, ни любящими, ни ненавидящими, но существующими на границе между этими состояниями. Рей подытоживает это так:

«Похоже, что эти люди представляют группу индивидуумов, достигших некоторой стабильной личностной организации, в которой они живут чрезвычайно ограниченной и анормальной эмоциональной жизнью, не являющейся ни невротическим, ни психотическим, а некоего рода рубежным состоянием» (Rey, 1979, р. 450).

Рей сделал важный вклад (Rey, 1975) в понимание психических убежищ, описав способ структуризации психического пространства. Он полагает, что младенец после рождения продолжает жить в пространстве, окруженном материнской заботой, которое, используя аналогию с сумкой кенгуру, он называет «сумчатым пространством», и полное психологическое рождение не происходит до тех пор, пока младенец не вычленит для себя личное пространство, обособленное от пространства материнского. Пограничный пациент зачастую чувствует себя преждевременно и жестоко вытолкнутым из этого материнского пространства и пытается вернуть себе право обитать там. Это может проявляться как требование доступа к кругу друзей аналитика, его дому или его постели, но в силу чрезвычайной конкретности мышления, которое вынуждены использовать такие пациенты, их базовой фантазией может быть жизнь в полости тела аналитика. Им кажется, что доступ к этим пространствам зависит от доброй воли аналитика, и они могут тщательно избегать всякого поведения, которое вызвало бы у них страх, что они более не допускаются на эту привилегированную позицию. Тогда отдельность переживается как ужасное изгнание, поскольку это внутреннее пространство идеализируется как прекрасное место, о котором можно только мечтать, где аналитик занимается чем-то волнующим, а изгнание ощущается как преждевременная ссылка на холод, голод и смерть. Эти соображения, безусловно, имеют непосредственное отношение к происхождению психических убежищ и их отношению, на примитивном уровне к фантазиям о материнском теле.

В противном случае, когда такие пациенты чувствуют, что соблазном, обманом или хитростью вовлекли аналитика в сговор со своим требованием жить в том, что ощущается его пространством, они начинают бояться близости. Они чувствуют, что их психика захвачена, что они начинают сходить с ума, что они утратили свою свободу, что их потребность сделала их узниками какого-то сумасшедшего анализа, так что ощущают себя в ловушке, неспособными на побег. Рей описывает эту ситуацию и называет ее «клаустро-агорафоби-ческой» дилеммой (Rey, 1975; Steiner, 1979). Таким образом, он признает, что прибежище может казаться безопасным местом, когда пациент находится вне его, и в то же самое время становится местом преследования, где попавший туда пациент чувствует себя в ловушке. Иногда вследствие клаустро-агорафобической дилеммы пациент чувствует, что не может найти место, где действительно ощущал бы себя в безопасности. У некоторых пациентов эта дилемма наблюдается как быстрые колебания между клаустрофобическим и агорафобическим существованием. В ловушке психического убежища они чувствуют клаустрофобию, но, как только они ухитряются сбежать, снова паникуют и возвращаются на предыдущую позицию.

Глава 5

Восстановление частей самости, утраченных из-за проективной идентификации: роль скорби

В предыдущих главах я описал, как функция убежища – а именно предотвращение контакта с болью и тревогой – соотносится с его структурой и как эта структура, в свою очередь, зависит от сложного набора взаимосвязанных объектных отношений, которые интернализуются как устойчивая черта личности человека. Стабильностью и ригидностью такие структуры обязаны тому, что проективная идентификация используется здесь более или менее необратимым образом. Части самости отщепляются и проецируются в объекты, где они обитают постоянно, оставаясь недоступными для самости. Объекты, контейнирующие эти элементы самости, обладают особой конкретностью (Segal, 1957) и составляют те строительные блоки, из которых собирается убежище. В частности, они оказываются спаянными в нарциссическую группу и образуют патологическую организацию личности. В этом процессе из-за недоступности отщепленных элементов Эго ослабевает и из-за своей слабости становится более зависимым от такой организации.

Результат используемой подобным образом проективной идентификации заметно отличается от нормальной ситуации,

Некоторые части данной главы основаны на материале, ранее опубликованном в статье «Цели психоанализа» (Steiner, 1989a). где она разворачивается гибко и обратимо. В данной главе я представлю некоторый клинический материал, иллюстрирующий, как вследствие такого процесса части личности могут оказаться почти совершенно недоступными. После этого я хочу обсудить ряд факторов, обусловливающих подобную стабильность патологической организации, блокирующих обратимость проективной идентификации и в конечном итоге – препятствующих возвращению утраченных частей самости. Здесь потребуется подробное обсуждение процесса скорби, который, на мой взгляд, играет важную роль в восстановлении утраченных таким образом частей самости. Если пациент способен справляться с утратой с помощью скорби, в процессе ее он может вновь обрести утраченные части самости; если же он не способен скорбеть, проективная идентификация остается необратимой и утраченная часть самости остается заключенной в объекте, куда она была спроецирована. Я покажу, что факторы, мешающие скорби, одновременно мешают и возвращению спроецированных элементов.

Клинический материал

Г-жа Б., женщина среднего возраста, заполняла свои сеансы жалобами и обидами и создавала такую атмосферу пустоты и отчаяния от полной бессмысленности происходящего, что от ее нытья и манеры разговора у меня возникало сомнение в ее способности мыслить сколько-нибудь логично. Например, она хныкала: «Почему вы не говорите, что мне делать?»; а прочитав в книге о психоанализе, что пациенты должны давать свободные ассоциации, она жаловалась: «Вы не говорили, что мне следует заниматься свободными ассоциациями. Я хожу сюда столько лет и не знаю, что мне нужно делать».

Она была хронически несчастна, и многие сеансы были заполнены подробными описаниями ее разнообразных соматических жалоб и длинными изложениями ее неудач. Обиды обычно касались ее бездетности и относительной бедности и включали в себя болезненное сравнение с бывшим мужем, который снова женился, завел детей и об успешном бизнесе которого она периодически читала в газете.

Похожие обиды сопровождали ее всю жизнь. Она чувствовала, что в семье больше любили старшую сестру. За исключением праздников, родители спали в разных комнатах, и