— Слышь, ты! Чудила с Нижнего Тагила! Чо потерял здесь?

Алкоголик что-то замычал, ему удалось, наконец, принять вертикальные положение бренного тела. Несло от него как от винокуренной бочки.

— Это… я… чо…

— Через плечо! А ну — пшел отсюда! Давай, давай…

— Это… ты чего… сынок…

— Ать… батя нашелся. Давай, давай… у…ай…

Батя — неспешно поковылял обратно, как раз мимо фургона — не въехал, доходяга дохлый. Второй блатной, главный из двух — напрягся, чтобы отоварить доходягу с ноги, как только он пойдет мимо.

Ни один из бандитов даже не понял, что произошло. Полетевшую было ногу что-то как подкрутило и придало дополнительное ускорение — не ожидавший этого бандит потеряло равновесие и, взмахнув руками упал, ударившись головой о заднюю дверцу пирожка. Второй бандит, так и не поняв, что произошло — открыл рот, но сказать ничего не успел: доходяга уже стоял перед ним. Закрыться блатной — несмотря на то, что в качалку ходил и по видаку Брюса Ли смотрел — тоже не успел: первый удар пришелся в кадык, второй, с левой руки — в солнышко. Но пробил так, что он опустился прямо во всю грязь, прямо как был, в шикарной, серой ГДРовской кожаной куртке. Отряд не заметил потери бойца…

С неожиданной силой — доходяга подхватил его и бросил за фургончик, чтобы не видно было от входа. Хромированными наручниками проворно сковал левую руку одного блатного с правой рукой другого, пропустив цепь наручников через крепление заднего бампера: самого бампера не было, а крепление было очень удобным, как специально сделанным для таких целей. Затем — достал маленькую, с ладонь рацию — на пятьсот метров всего бьет, но больше и не надо. Выдвинул длинную, блестящую антенну.

— Два нуля!

* * *

Ким был на месте. И директор гастронома — тоже, по странному стечению обстоятельств, кореец по папе — тоже был на месте. Считали выручку…

— Деловым людям…

Законник сделал какое-то движение рукой, отдаленно напоминающее, как мушкетеры приветствовали друг друга, подметая перьями на шляпах мостовую…

— Тебе чего?! — удивился Ким.

— Да вот… Зашел спросить — кто крышу тебе, такому красивому делает. Почему на общие дела не башляешь. Вижу — удачно зашел — вор кивнул на открытый кейс, полный купюр самого разного достоинства, перехваченных резинками.

— Я собирался…

— Собирался, собирался… Три птички сидели на заборе, две собрались улететь — сколько осталось? Штраф на тебя, натикал, деловой. Да и я… за беспокойство возьму. А беспокоить я тебя часто буду…

* * *

Времени не было — бросив рацию, чтобы освободить руку (ох, взъ…т за это…) доходяга обогнул торец дома, чуть не поскользнулся на грязи, выскочил во двор.

Водила — подорвался моментально, перекрыл дорогу, размахиваясь газетным свертком в руке. Смешно — но оснований для применения оружия не было…

* * *

Красно-желтый, с надписью «Мосгорэлектросеть» полноприводный КамАЗ 43118 — медведем проехался через газон, чуть ли не через пустую по причине рабочего дня и спального района остановку, едва не вызвав сердечный приступ у бабушки — божьего одуванчика. Если присмотреться — у КамАЗа были подозрительно мутноватые стекла и несколько нарушенные пропорции кабины. Но присматриваться было некому и некогда — сзади открылись широкие распашные дверцы, грохнули об асфальт десантные полуботинки. На выскочивших из кузова рослых, плечистых бойцах была серо-сине-черная форма «серый волк», черные бронежилеты, белые, похожие на новые мотоциклетные каски шлемы с прозрачным забралом. Короткоствольные автоматы в руках и надпись большими буквами ОМОН спереди и сзади на бронежилетах.

Слаженно — ОМОНовцы ринулись в разные стороны, двое — блокировать движение на тротуаре, чтобы не допустить посторонних лиц. Остальные — к хлябающим на сильной пружине дверям стекляшки.

* * *

Иваньков не был бы законником, если бы не был готов — ко всему и всегда. Услышав подозрительный звук, едва слышный здесь, в директорском кабинете — это был топот ног — он моментально все понял…

Выскочил в коридор, ломанулся лосем, не забыв крикнуть — «делай!». Его гладиатор — ему по жизни обязан, должен спасти, дать хотя бы несколько секунд. В любом случае на зоне подогреют, а если сдаст — на перо поставят…

Рука — машинально, на бегу хватанула штабель ящиков у стены, те стали падать, перекрывая проход. Только бы успеть…

Только бы успеть…

* * *

Милиционер — пропустил свистнувший газетный сверток над собой, неожиданно ловко пригнулся. Сумел еще врезать водиле поддых, из неудобного положения — но тот только зашипел, самортизировал прессом удар. Замахнулся снова.

Во дворик — влетела новенькая семерка, тормознула, водитель мгновенно оценил ситуацию, толкнул коленом дверь…

— Бах!

Водитель с железной трубой — взвыл, хватаясь за простреленное плечо. Газетный сверток глухо стукнулся об асфальт…

* * *

С пинка проскочив дверь — вор услышал выстрел — обложили! Справа — столпотворение машин, Гюрзач, молодец, схватился с кем-то. Не забуду…

Бежать…

* * *

Поняв, кто выскочил через заднюю дверь магазина — доходяга извернулся и выхватил невесть откуда массивный Стечкин.

— Иваньков — стоять!

Вор подорвался — с ходу, скакнув в сторону как лось. Грамотно подорвался, прыгнул в сторону подельников, прикрылся ими. До свободы было метров тридцать, там проходняк — можно уйти, ищи ветра в поле.

Ствол АПС в твердой как гранит руке указывал на бегущего вора.

Бах! Бах! Бах! Бах!

Убегающий вор споткнулся — и растянулся с размаху на земле, упав лицом в развезенную ногами грязь.

— Атас!

С треском проломившись через дверь, подминая пол собой остатки ни в чем не повинной тары — на эстакаду, держа автомат перед собой, носорогом выломился здоровенный ОМОновец. За ним — тяжко топал другой…

— На землю! Буду стрелять!

— Свои! МУР!

Несмотря на этот окрик — доходяга послушно лег в самую грязь, рядом с завывающим белугой водилой с простреленным плечом. Молодой, из семерки — бросать оружие не спешил, просто поднял руки, держа в одной из них пистолет за спусковую скобу, чтобы было видно.

— Витек! — вдруг присмотревшись, крикнул он — будь здоров, пехтура! Ты чего в братана целишься?

ОМОНовец присмотрелся.

— Санек… Ты что ли?

— Я…

— Вот ё-мое. Отбой, свои. Братуха мой, по Афгану.

Автоматы опустились.

Николай летел в Сирию обычным, рейсовым самолетом Аэрофлота. На этом направлении ходил не доходяга сто пятьдесят четвертый, с пыточными креслами и ненавязчиво-советским сервисом — а красавец шестьдесят второй, самолет для дальних рейсов. Но впечатление сразу ломалось, как только оказывался внутри самолета. Видимо, этот Ил был списан с рейсов в капстраны и брошен на перевозки в страны третьего мира. Пластмассовый столик в кресле впереди был непоправимо сломан, на обивке кресел были подозрительные пятна, а стойкий запах блевотины в салоне невозможно было вытравить даже массированным применением чистящего средства.