и поэтому скопление военных было чрезвычайное. Гостиницы и пансионы не могли вместить и половины приезжих. Останавливались в частных квартирах, в казачьих станицах, в черкесских и кабардинских аулах. В таком же духе переполнены были и концерты, и с каждым концертом росли все новые и новые приглашения. Наилучший показатель моего успеха следующий: большой симфонический оркестр в Железноводске, давно уже мечтавший о своем бенефисе, привлек к этому бенефису меня, чтобы округлить и свою рекламу, и свой сбор. Оркестр не прогадал ни на том, ни на другом.

…Кончилась моя одиссея где по железной дороге, где по воде, где на лошадях, где на автомобиле. Покрыв таким образом несколько десятков тысяч верст, я возвратился в Петербург.

Здесь пришлось изо дня в день, из вечера в вечер выступать в лазаретах как столичных, так и царскосельских. Моими партнерами были неизменные Саша Макаров и Де-Лазари и, кроме них, гармонист Федя Рамш и балетные Лопухова и Орлов.

В Царском мы очень часто выступали в лазаретах императрицы, великих княжон и цесаревича. Мы могли вдоволь присмотреться, с какой любовью и с каким вниманием, исполняя все физические работы вместе с заурядными сестрами, ухаживали за ранеными бойцами государыня и ее дочери.

Появлялся наследник в сопровождении своего громадного А. Е. Деревеньки. Можно ли было допустить, что этот избалованный и задаренный царской семьей матрос после революции окажется таким негодяем и хамом!

Наследник, живой, минуты не могший усидеть на месте, затихал, когда начиналось концертное отделение. От меня этот царственный ребенок требовал повторения двух вещиц: «Корочки» и «Васильки», особенно ему понравившихся. Я охотно повторял, и разве можно было в чем-нибудь отказать этому царевичу из волшебной сказки?! Но иногда меня выручали великие княжны:

– Довольно, Алексей, довольно! Ты совершенно замучаешь господина Морфесси!

…Я, в сущности, вскользь упомянул о своих концертных турне по России в годы войны. А между тем сколько воспринималось и вывозилось впечатлений – хватило бы заполнить много страниц большой книги. И как же им было не быть, впечатлениям? В то необыкновенное время, когда вся страна жила повышенной, нервной жизнью, жила как-никак для фронта и вестями с фронта.

Я не буду останавливаться на тогдашних общественных настроениях. Это не входит в задачу моих воспоминаний, другие сделают, да уж и делали это лучше меня. Поэтому я ограничусь тем, что в первую голову запомнилось и что может иметь наш бытовой артистический интерес.

У меня всегда было предубеждение против рыжих мужчин. Вообще потому, что как-то не подобает мужчине быть рыжим, отчасти же – и это по проверенным наблюдениям – рыжие мужчины выделяют из своей среды значительный процент людей нехороших, отталкивающих.

И вот наперекор этому своему убеждению я взял с собой в поездку по Центральной России начинающего пианиста Сергея Орского. Это был подчеркнуто рыжий молодой человек. Он подъехал ко мне, вполне умно решив, что я могу его выдвинуть, и зная, как я вожусь с начинающей молодежью, памятуя свою собственную молодость и свои первые шаги. Словом, я взял Орского в поездку, обеспечив ему максимальный комфорт и довольно крупный фикс. Он клялся мне в любви и преданности, обещал никогда не забывать моих по отношению к нему благодеяний…

Мы вычерчивали замысловатые маршруты по Южной России, не брезгуя и большими уездными городами, так как опыт показал нам, что там можно пожинать не только лавры, но и золотое руно. Так мы очутились в Александровске-на-Днепре, для следующего концерта наметив себе Мелитополь. В гостиницах я всегда снимал самую большую комнату. Так как в этих номерах имеются всегда две кровати, то я обыкновенно приглашал кого-либо из спутников разделить мое одиночество. На этот раз в Александровске я пригласил к себе ночевать Орского.

С деньгами у меня было заведено так: крупные суммы хранились у моего администратора-управляющего Блока, а несколько тысяч я держал при себе и клал вместе с бумажником под подушку. Перед самым концертом бумажник из-под подушки исчез. В нем было около пяти тысяч рублей. Подозрение мое пало на пианиста, почти весь день остававшегося в комнате и в те часы, когда я разъезжал по городу. Только подозрение, уверенности не было, но я даже и подозрение гнал от себя, чтобы не расстраиваться перед концертом.

Орский же так расстроился и так вскипел и разволновался, что мне приходилось его успокаивать.

– Это безобразие, это черт знает что! – выкрикивал он. – Ты не смеешь так оставить! Заяви полиции непременно!

Полиции я заявил, но толку из этого не вышло…

Концерт сошел великолепно, собрав не только весь город, но и окрестных помещиков и промышленников каменноугольного района.

Такой же успех был у нас и в Мелитополе. Хотя Орский оставался у меня на подозрении, но за отсутствием прямых улик подозрение ослабело, а во-вторых, сколь ни был мне антипатичен сей рыжий молодой человек, расставаться с ним в самый разгар поездки было неудобно. Пианист он был способный, и такого в два-три дня не заменишь.

Мы вернулись в Петербург. Захожу я по своим делам в депо роялей Шрейдера. Управляющий, большой мой приятель, радостно встречает меня. Поздравляет с успешным турне.

– Воображаю, сколько вы привезли с собою денег, если ваш пианист так хорошо заработал на этой поездке!

– Да? – полуспросил я, насторожившись.

– Как же, с месяц назад получили мы от него открытку из Мелитополя, где он просил задержать для него двухтысячный рояль, который он облюбовал себе перед отъездом. И действительно, не успел вернуться, внес целиком все полностью, и рояль стоит уже у него…

Я пробормотал что-то неопределенное в ответ. Но теперь уже не было никаких сомнений: Орский украл мои деньги. И задним числом вспомнилось мне, как он в Харькове носился на лихачах, кутил с женщинами, дарил им цветы, большие коробки конфет и вообще сорил деньгами. Мало того, как нежный старший брат он посылал мальчику-брату целыми пакетами дорогие игрушки в Петербург. Признаться, я накалился. Было сильное желание проучить наглого вора. Я обдумал всю инсценировку. Позвал к себе вечером гостей, исключительно мужчин, кое-кого из артистического мира, кое-кого из общества. А заблаговременно, по телефону, пригласил Орского. Он явился, ничего не подозревая, веселый, развязный, с моей легкой руки уже сделавший себе имя…

Вечер прошел оживленно, говорили о войне, музицировали, затем был подан ужин, а после ужина я пригласил Орского и двух-трех человек в так называемую «восточную» комнату. Запер дверь на ключ – и к Орскому:

– Сережа, ты украл в Александровске мои деньги! Если завтра не доставишь