мне все сполна, я заявлю в сыскную полицию, ты сядешь в тюрьму, и твоя карьера будет кончена!

Может быть, это было и жестоко, но эффект получился чрезвычайный. Орский тут же, при свидетелях, бухнулся мне в ноги и, пытаясь целовать мои руки, умолял:

– Не губите меня, пожалейте доброе имя отца и матери! Я действительно мерзавец и негодяй, но взываю к вашему доброму сердцу, пожалейте меня!

На другой день от Орского был доставлен мне концертный шрейдеровский рояль. Но этим и ограничилось. Да и откуда ему было взять 2000 руб.? Я махнул рукою и вскоре забыл всю эту историю.

Тотчас же после революции, в дни керенщины, Орский сделался видной политической фигурою. Он арестовывал царских сановников, кричал о своей преданности революции, продавал с американского аукциона портреты Керенского и, кажется, был комиссаром над несколькими клубами, что приносило ему изрядный доход.

При большевиках он арестовывал агентов Временного правительства, а когда французы уступили Одессу григорьевским бандам,

Орский занял в этом городе видный комиссарский пост. По странной иронии судьбы, я в это время в Одессе же перешел на нелегальное положение. К счастью, Орский слишком поздно, накануне смелого завоевания Одессы добровольцами узнал, где я и что я. Только благодаря этому сорвалась его месть за то унижение, которое он испытывал при моих друзьях в «восточной» комнате на Каменноостровском проспекте.

Я сталкивался и с профессиональными ворами, и, признаюсь, они много симпатичнее своего коллеги-дилетанта Сергея Орского. Они не прикрывались никакими героическими тогами и стойко несли свое клеймо отверженных. По отношению же к нам, артистам, они проявляли какое-то меценатство, никогда не посягая на наши бумажники, часы и портсигары. Я опускался на столичное воровское дно вместе с Александром Ивановичем Куприным. Знаменитому писателю нужны были человеческие документы. Мне нужны были впечатления вне круга моей обыденщины.

Вождем и атаманом всех петербургских воров был некий Сашка-цыган, смуглый, черноволосый парень, голубоглазый, малый ростом, очень широкий в плечах, очень сильный физически. Во время войны я устроил благотворительный спектакль в Малом театре, где поставили «Цыганские романсы в лицах», по Северскому, с участием таких сил, как Владимир Николаевич Давыдов и Раиса Раисова. Чистый сбор достиг небывалых размеров, выросши в такую внушительную цифру, как без малого 20 тысяч рублей.

Не ограничившись этим, мы в последнем антракте устроили в фойе сбор добровольных пожертвований. Собирали артисты во главе с Владимиром Николаевичем Давыдовым; он держал в обеих руках свою шляпу, и она быстро наполнялась кредитными билетами. Отовсюду тянулись руки к маститому артисту. Я находился тоже в толпе. Вдруг подбегает ко мне Саша Орлов.

– Юрий, только что срезали у Владимира Николаевича царский подарок, часы с цепочкой. Вот этот самый срезал!..

И мне был указан тип в смокинге. Я его сгреб за шиворот и потащил вниз по лестнице к дежурному полицейскому офицеру. Тип покорно следовал за мною, но когда мы спустились с лестницы, что-то ударилось о мраморный пол. Вор, пытаясь отделаться от вещественных доказательств, выбросил Давыдовские часы с царским орлом.

Я сдал вора полицейскому офицеру и не успел выйти из дежурной комнаты, как меня перехватил сконфуженный Сашка-цыган, одетый тоже… в смокинг.

– Юрий Спиридонович, Бога ради, не подумайте, что это наших рук дело. Мы всегда уважаем господ артистов и никогда ничего такого ни-ни! Это понаехали из Финляндии гастролеры. Вы думаете, они только Владимира Николаевича обчистили? Да там такой тарарам был, просто ужас! А только вы не извольте беспокоиться: мы с ними в таком тет-а-тет побеседуем, будьте благонадежны, все сполна завтра же получите. Не откажите сами пожаловать к нам к Пяти Углам.

У Пяти Углов, на задней половине одного из трактиров, помещался штаб Сашки-цыгана. Этот штаб был хорошо знаком и мне, и А. И. Куприну. Туда стекались со своими трофеями все карманные воры столицы, работавшие в трамваях, на вокзалах, в театрах и в кинематографах. Наши друзья неоднократно угощали нас в своем штабе, делая это с поистине воровской щедростью и с размахом людей, добывающих свой хлеб хотя и не особенно почетным способом, но зато легко. Раз уже я вспомнил об этом притончике у Пяти Углов, следует набросать картинку первого посещения «штаба», когда все было так ново и так волнующе интересно.

Сашка-цыган, исполняя роль тороватого хозяина, в то же время успевал делать беглый обзор всего того, что приносили ему его помощники. Перед нами вырастала и с такою же быстротою исчезала горка дамских сумочек, серебряных и золотых, из кольчужного золота, портсигаров, браслетов, часов и всего того мало-мальски ценного, что мужчины носят в карманах, а женщины на себе и при себе.

У всех этих воришек и воров был какой-то серенький вид, и поэтому особенно резко выделялся среди них красивый, породистый и элегантно одетый, чудесно державшийся брюнет лет тридцати. Он развлекал меня с повадками светского человека. По всему замечалось, что он был таковым когда-то. Он встал, надел пальто, натянул перчатки, взял трость и шляпу.

– Надеюсь, господин Морфесси, вы не торопитесь? Мои коллеги не дадут вам скучать. Я вынужден на часок лишиться вашего приятного общества. Но, вернувшись, надеюсь вас застать… – И, сделав плавный жест и взмахнув тростью, как денди, он удалился уверенной походкой. Сашка-цыган пояснил мне:

– Король трамвайного дела!..

Через час «король» вернулся и, подсев к столу, с небрежной грацией вынимал из кармана добычу – все вещи и вещицы отменного качества: булавки жемчужные и бриллиантовые, туго набитые бумажники, золотую сумочку и все прочее в таком же духе. Это была гениальная работа, особенно же принимая во внимание ограниченность времени. С такой внешностью, с тремя каратами на мизинце легко работать! Кто бы мог заподозрить в этом изящном джентльмене вульгарного трамвайного вора!

И вот на следующий день после спектакля в этом самом штабе Сашка-цыган с рук на руки сдал мне все те ценности, которые похищены были у артистов, принимавших участие в сборе пожертвований. Тщетно пробовал я узнать от Сашки-цыгана, как именно технически ему удалось получить все это у гастролеров из Финляндии. Сашка, забронировавшись профессиональной тайной, был неуязвим и непроницаем.

Я с ним встретился еще раз, и эта встреча спасла мне мою шубу, мои государевы часы, мой бумажник и – мою жизнь…

Это была первая большевистская зима. Рестораны и клубы еще не были закрыты, но по ночам, под аккомпанемент ружейной, револьверной и даже пулеметной стрельбы, шел грабеж с кровью и человеческими жертвами. Люди в серых шинелях устраивали вооруженные заставы на Марсовом поле и у целого ряда мостов; не