пропускался ни пеший, ни конный. Каждое утро я узнавал, что кто-нибудь из моих добрых знакомых ограблен и убит или на лучший конец только ограблен.

Но это никого не смущало. В ресторанах лилось шампанское, в клубах проигрывались и выигрывались громадные суммы. Во всем этом чувствовалась какая-то обреченность. Никто не думал о завтрашнем дне – только бы дожить сегодняшний…

На царственной набережной Николаевского моста был открыт какой-то клуб. Забыл, какой именно, но не в этом дело. С моей знакомой дамой, А. Н. Васильевой, я поужинал в этом клубе, и в третьем часу ночи мы вышли, чтобы ехать на Каменноостровский. У подъезда вытянулись вереницы наемных автомобилей. Взяв первый попавшийся, я уже хотел открыть дверцу и пропустить свою даму, как лицом к лицу вырос передо мною Сашка-цыган.

– Господин Морфесси, вы не берите этот автомобиль, а возьмите лучше вот этот…

– Почему? – не поняли.

– Так спокойнее будет, – последовал загадочный ответ.

А кругом также загадочно шныряли во тьме люди в серых шинелях. Слов нет, Сашка-цыган лучше меня учитывал обстановку, и я последовал его совету. Он спросил:

– Вы как? Через Тучков мост?

– Я думаю, через Троицкий.

– А я думаю, сподручнее вам через Тучков!

И здесь я сдал позицию перед профессиональным опытом Сашки-цыгана. К довершению всего он до того простер свое внимание к моей особе, что сам сел рядом с шофером.

– И я сам прокачусь с вами за компанию.

Все это нервировало, суля какие-то острые ощущения. Моя дама забилась мелкой дрожью, опасаясь за свое дорогое манто и за свои крупные бриллианты в ушах, и прежде всего – за нас обоих. Двинулись в путь. Остался позади Николаевский мост, осталась влево монументальная колоннада Биржи и замаячил впереди Тучков мост. Едва мы приблизились к нему, раздались выстрелы в воздух – сигнал машине остановиться, что и было сделано тотчас же. Люди в серых шинелях с наведенными револьверами обступили наш автомобиль.

– Руки вверх! Вылезай!

И тогда-то наш приземистый, широкоплечий цыган выступил в роли ангела-хранителя. Выпрямившись на шоферском сиденье, он властно крикнул:

– Молодчики, аль не узнаете меня? Опустите ваши шпайера[15] и дайте нам дорогу!

Молча повинуясь, серые шинели тотчас же расступились, машина рванулась и загрохотала по деревянной настилке Тучкова моста. Благодаря Сашке-цыгану мы отделались дешево, одним волнением. В эту же самую ночь, на Марсовом поле, возле красных могил первых «жертв революции», был застрелен несколькими пулями артист Александровского театра Валуа и там же основательно избит и ограблен поэт Агнивцев.

Антракт

Песни каторжан на русской эстраде

Воспоминание Юрия Морфесси о своем знакомстве с «королем воров» характерно для представителя богемы той эпохи. В начале XX столетия интерес «просвещенной публики» к миру «отверженных» принял небывалый размах. Интеллигенция зачитывалась очерками о сибирских острогах В. Максимова и записками о сахалинской каторге Власа Дорошевича. Сочувственное внимание к «униженным и оскорбленным» выказывали Ф. Достоевский, Л. Толстой, А. Чехов, А. Куприн, М. Горький, В. Гиляровский и сотни других, менее известных, сочинителей.

Образ несправедливо угнетенных и выброшенных на обочину жизни людей, столь ярко воплощенный знаменитыми литераторами, вызывал сострадание и любопытство. С азартом первооткрывателей сановники и ученые, купцы и студенты, белошвейки и курсистки разглядывали «каторжные типы», с трепетом узнавали о нравах тюрьмы и робко вслушивались в мелодии «беглых и бродяг».

Зимой 1902 года в Москве, на сцене Художественного театра, произошло событие, фактически легализовавшее жанр «песен каторжан, беглых и бродяг». Самое непосредственное отношение имел к этому… будущий «буревестник революции» Максим Горький.

18 декабря уже помянутого 1902 года состоялась премьера его пьесы «На дне» – где главные герои, как известно, обитатели ночлежки для бездомных, – в которой впервые с большой сцены прозвучала тюремная песня «Солнце всходит и заходит».

По этой причине авторство ее часто ошибочно приписывали самому Горькому, но в «Литературных воспоминаниях» Н. Д. Телешова (1931) говорится, что знакомый Горького поэт Скиталец пел песню задолго до того, как она прозвучала со сцены МХТ. О более раннем происхождении свидетельствует и первая публикация нот «Солнце всходи и заходит…» в издательстве Циммермана (1890).

Исполнялось произведение на мотив старинной каторжной песни «Александровский централ» («Далеко в стране иркутской…»).

По словам Ивана Бунина, «эту острожную песню пела чуть не вся Россия». Успех постановки был невероятный, а «маску» поющего босяка не замедлили примерить на себя представители популярной музыки. С начала XX века сотни исполнителей стали выступать в так называемом «рваном» жанре. Это амплуа не требовало ни большого таланта, ни затрат. Заломленный или надвинутый по самые уши картуз, тельняшка, разодранные штаны, всклокоченные волосы и подобающая физиономия – вот и образ и весь реквизит.

Но вскоре и на этом поле расцвели «цветы», о которых говорила вся Россия. Исследователи обычно выделяют Сергея Сокольского, Станислава Сарматова, Юлия Убейко, Михаила Савоярова, Павла Троицкого.

Имелись в «рваном» жанре и представительницы слабого пола с затейливыми псевдонимами: Анна Загорская, Ариадна Горькая, Катюша Маслова, Тина Каренина…

В зарисовке «Да, я босяк» С. Сарматов выходил на сцену и начинал:

Была горька нам зимушка,

Зимой страдали мы.

Вдруг Горький нас Максимушка

Извлек на свет из тьмы…

Ему вторили куплетисты А. Смирнов и П. Невский:

В глазах я ваших лишь бродяга,

В глазах Максима – я босяк!

На волне успеха горьковской пьесы и частичной отмены цензуры после революции 1905 года стал формироваться жанр тюремных песен, который содержал в себе элементы социального протеста.

Обрусевший швед, музыкант и этнограф В. Н. Гартевельд летом 1908 года отправился в длительную экспедицию по «Великому сибирскому пути», посетил десятки тюрем, где записал более ста песен.

Станислав Сарматов

Газета «Голос Посквы» от 18 ноября 1908 года:

«В четверг, 4 декабря, в зале Благородного собрания состоится концерт в пользу недостаточных студентов Московского университета “землячества Польши”. Устройство концерта приняли на себя Н. С. Ермоленко-Южина и Д. X. Южин. В концерте примут участие: г-жи Грановская, Клопотовская, Прорекая, гг. Чарин, Грызунов, Запорожец и др„хором студентов в первый раз будут исполнены песни каторжан, записанные в Сибири композитором Гартевельдом».

Дебют организованного Гартевельдом ансамбля произвел фурор среди публики – несколько лет маэстро, позабыв о собственных фортепианных концертах, колесил по присутственным местам империи, демонстрируя диковинку.

Из газеты «Русское слово» от 13 февраля 1909 года:

«Вчерашнее заседание комитета общества славянской культуры неожиданно началось и